Тут пошли слухи, что немцы высадили десант на том берегу, недалеко от Ярцева. Вскоре слухи, по-видимому, подтвердились. Весь район Издешкова заполонили подтянутые туда войска. 16 или 17 июля командование приказало нам уходить на восток, к Вязьме. Никакого транспорта нам на этот раз не дали: видимо, не до нас было. Предстояло пройти около семидесяти километров. Мы построились в колонну по четыре и зашагали по шоссе — и это было крупной ошибкой. Думаю, с пролетавших над нами немецких самолетов была отлично видна колонна в тысячу человек — откуда им было знать, что это не военная часть, а какие-то безоружные юнцы? И на второй день нашего марша мы увидели несколько вражеских бомбардировщиков и услышали сначала тихий писк, потом все более и более пронзительный звук, который я никогда не забуду, — звук падающих бомб. Все мы стремглав бросились от шоссе на поле и залегли, кто как мог, под любой кочкой, кустом, другой возвышенностью. Многие лежали уткнувшись лицом в землю. Я так не мог, напротив, смотрел во все глаза. Увидел разрыв одной бомбы, через долю секунды другой — ближе, потом третьей — еще ближе. Ну, думаю, четвертая накроет! Но четвертой не было. Еще несколько бомб упали где-то в стороне, а потом бомбардировщики развернулись и улетели.
Нам повезло. Все остались живы. Но уроком это происшествие послужило. Командир батальона собрал вокруг себя ротных и сказал, что дальше надо добираться каждой роте самостоятельно, чтобы не привлекать внимание фашистов. Так мы и поступили. Никакого строя уже не было, разбившись на группы, мы поплелись в сторону Вязьмы. Оставалось, думаю, километров двадцать пять. Но наш командир-орденоносец что-то занервничал, отдал мне (просто я подвернулся под руку, наверное) свою полевую сумку с нехитрой документацией батальона — списками, ведомостями на продукты и инвентарь и т. п. И исчез. Мы гадали: может быть, он решил уйти на приближавшийся фронт? Это так и осталось неизвестным.
Батальон распался. Компактной группой шла, по-моему, одна моя рота — остальных командиры растеряли. Во всяком случае, в Вязьму мы пришли первыми, и я пошел к коменданту спросить, какие будут дальнейшие распоряжения. Он заорал на меня, мол, не до вас, сопляков, и выделил кого-то из подчиненных, чтобы тот посадил нас на любой проходящий поезд на Москву. Мы попали на открытую платформу. Эшелон порожняка шел быстро, без остановок и через пять или шесть часов уже был на станции Белорусская-Товарная, в столице. Мы были черны, как негры, от копоти, потому что вез нас не современный тепловоз или электровоз, а паровоз. Всю дорогу пели и сговорились в тот же вечер встретиться в Сандуновских банях, чтобы отмыться, — что и было сделано.
Я же еще до бани пошел в райком (точнее, мы пошли с кем-то еще из командиров рот, с кем — не помню) доложить о происшедшем. Первый секретарь встретил нас матом и даже схватился за револьвер, наверное, решив, что мы дезертиры. Но когда я вручил ему полевую сумку командира батальона, он немного успокоился и стал расспрашивать, что и как было на самом деле, — ему же надо было докладывать, почему развалился комсомольский батальон Свердловского района, кто в этом виноват.
На следующий день утром (это было 20 июля) меня по телефону вызвали в райком, а оттуда вместе с моим закадычным другом Володей Зиновьевым1 и вторым секретарем райкома повезли на “эмке” (так называлась легковая машина “М-1” Горьковского автозавода) на улицу Куйбышева, 18, где находился тогда Московский комитет ВЛКСМ. Там мне выдали удостоверение, за подписью секретаря МК ВЛКСМ Пегова, о том, что “Тов. Лопатников Л. И. является представителем Московского комитета ВЛКСМ по вопросу работы комсомольцев и молодежи по спецзаданию”.
Дело в том, что в Москве началась небольшая паника — тысячи родителей комсомольцев, уехавших на строительство оборонительных рубежей, осаждали райкомы партии и райкомы комсомола: где наши дети, что произошло на этих самых рубежах?
Вот и были сформированы несколько групп, подобных нашей, чтобы они собирали разбежавшихся комсомольцев, помогали добраться до Москвы, если надо, покормив их (в багажник машины были положены несколько десятков буханок хлеба) и связав с железнодорожным начальством.
Экипажу нашей “эмки” было сказано ехать в Калугу, в расчете на то, что часть бегущих из района Вязьмы ребят может отправиться туда по железной дороге Калуга — Вязьма. Много мы в Калуге сделать не успели. Проехали поездом по нескольким станциям — помню Оптину Пустынь, — чтобы предупредить тамошних начальников о возможном появлении разбежавшихся комсомольцев и проинструктировать, как в этом случае поступать. Во время поездки был забавный эпизод, свидетельствовавший об умонастроениях в народе о ту пору. Мы стали расспрашивать пассажиров, можно ли на машине проехать из Калуги в Оптину Пустынь (чтобы отвезти туда хлеб), и даже не заметили, как кто-то из них скрытно от нас сбегал куда-то и привел милиционеров, мол, не шпионы ли мы, если ведем такие расспросы. Мы предъявили удостоверения, объяснили свою задачу, и нас отпустили, предупредив, чтобы следующий раз были умнее.
Читать дальше
