Лежа на больничной койке, я вдруг увидел картину шестидесятилетней давности. Картину почти совершенно черно-белую: белый снег вокруг, серое небо на фоне черных ветвей над головой. Белые стволы берез и белые маскхалаты однополчан, раскрашенные в белое повозки немцев и их серые шинели. И только одно огненно-красное пятно делает для меня картину цветной: кровь, хлещущая у меня изо рта, пропитывая пригоршни снега, которыми я безуспешно пытаюсь остановить ее. Постепенно сознание мутнеет...
Так я погиб среди белых подмосковных снегов. Да и по всем правилам не мог не погибнуть! Потому что немецкая пуля попала мне прямо в рот, выбила зубы, расколов надвое нижнюю челюсть, и, чиркнув по сонной артерии, продолжила свой полет. Случилось это 18 января 1942 года в районе станции Износки железной дороги Калуга — Вязьма.
Но нет, я не погиб. Ошибись немец на каких-нибудь миллиметр-полтора — и некому было бы писать эти воспоминания.
Вот почему 28 февраля 2001 года, когда случился инфаркт, мне выпало второй раз вернуться с того света. Первый раз был тогда, в заснеженном лесу, в январе сорок второго.
Вот почему я всегда делил свою жизнь на две жизни, в конечном счете ставшие очень неравными: до и после ранения. А теперь возникла еще одна, третья. Будет ли она долгой или короткой, мне неведомо. Хотелось бы успеть еще кое-что сделать, в том числе и завершить эту рукопись.
Итак…
.................................................................................................................
2
…В десятом классе, естественно, все силы были направлены на успешное окончание школы. В разговорах с друзьями все чаще звучали названия вузов, профессий, словом, речь шла о выборе жизненного пути. Как ни странно, я тогда об этом не очень задумывался. Может быть, потому, что по опыту старшего брата Макса хорошо знал: после школы мне придется идти в армию — а там будет видно! Макс в то время мотался по больницам и санаториям, чтобы излечиться от туберкулеза, который он подхватил в снегах Финской кампании.
В воздухе пахло грядущей большой войной. Многие наши юноши собирались в военные институты и училища — в них был самый большой конкурс. Мне же по наивности казалось, что о войне, как о грозе, поговорят-поговорят — и она пройдет стороной. А к призыву я был готов и принимал его как данность.
16 июня у нас был выпускной вечер. Всю ночь мы гуляли вокруг Кремля, по набережной Москвы-реки. Мы шли в обнимку с действительно гениальным — не побоюсь этого слова — моим одноклассником Колей Ботягиным (он погиб в 1943-м), шли веселые, разгоряченные и толковали о философии. Несколько вечеров собирались то у одного, то у другого — танцевали, пели, пили вино, мечтали... Все как у всех бывает в эту пору...
А 22-го началась война.
У меня плохая память на события собственной жизни. Например, моя жена Наташа, с которой я вместе учился, а женившись (вскоре после войны), прожил всю жизнь, куда лучше помнит мои проделки в младших классах или выступления на комсомольских собраниях — в старших. Иногда ничего не могу толком сказать про целые годы. А вот примерно полгода от 22 июня 1941 года до 18 января 1942 года — дай мне, как говорится, волю, мог бы описывать чуть ли не по дням.
Не стану распространяться о впечатлении, которое произвело на людей заявление Молотова, прозвучавшее в 12 часов дня, — об этом написаны тома. Скажу лишь, что уже через час, а может быть, и раньше я был в нашем райкоме комсомола, который находился тогда в правом крыле особняка райкома партии на Малой Дмитровке. Я написал “в нашем”, потому что, честно говоря, забыл, как он назывался в описываемое время. В отличие от Парижа, где знаменитые аррондисманы (районы) не изменяли своих очертаний со времен Средневековья, административное деление Москвы непрестанно меняется. Можно прожить в одном доме и быть прописанным последовательно в четырех или пяти районах. Например, мой дом на улице Горького принадлежал, насколько я помню, Краснопресненскому, Октябрьскому, Свердловскому, теперь — Тверскому районам. То-то ералаш в архивах, неизбежный при таких метаморфозах!
Но это так, к слову. Пока писал, отчетливо вспомнил: наш райком в то время назывался Свердловским. Запыхавшись, я прибежал туда с вопросом: что требуется от нас, комсомольцев 167-й школы? Там уже были десятки таких же, как я, число их все время прибавлялось. Представитель райкома начал делить нас на группы, назначал старших и направлял на работы. Первое дело было очистить и приготовить бомбоубежища на случай воздушного нападения. Я попал в книжный магазин на углу Большой Дмитровки и Камергерского переулка (проезда МХАТ). Теперь это магазин педагогической книги. Мы выстроились в цепочку и подавали наверх из подвала пачки книг. Работали весело, обменивались шутками — мы явно еще не понимали, что произошло на самом деле. Да и, начитавшись книг и насмотревшись кинофильмов типа “Первый удар”, мы думали, что очень легко, очень быстро враг будет разбит. И, как тогда писали в газетах, “война будет вестись исключительно на его территории”. Когда мы очистили подвалы, оказавшиеся очень просторными, директор магазина в награду предложила каждому взять по книжке. Я взял новинку того времени, “Философский словарь”, который многие годы после войны стоял у нас на полке, но потом куда-то пропал.
Читать дальше
