Давид Фонкинос - Нежность

— Сидеть напротив меня?

— Вот видите, я несу какую-то ерунду. Мне лучше уйти.

— Я бы предпочла, чтобы вы остались.

— Зачем?

— Не знаю.

— Вы-то зачем тут со мной сидите?

— Не знаю. Я только знаю, что мне с вами хорошо, что вы естественный… предупредительный… деликатный. И знаю, что мне это нужно, вот.

— И это все?

— Это уже много, разве нет?

Маркус по-прежнему стоял. Натали тоже встала. С минуту оба так и стояли, застыв в неуверенности. На них стали оборачиваться. Не двигаться, когда стоишь, — довольно-таки редкий случай. Тут можно, наверно, вспомнить картину Магритта, где мужчины свисают с неба, как сталактиты. В общем, в их позе было что-то от бельгийской живописи: ничего не скажешь, не самая утешительная картина.

Маркус ушел, бросил Натали одну в кафе. Мгновение, став совершенным, обратило его в бегство. Она не понимала, что на него нашло. Такой был приятный вечер, а теперь она на него злилась. Сам того не зная, Маркус повел себя блестяще. Он пробудил Натали. И побудил ее разобраться в себе, задать самой себе вопросы. Он сказал, что хочет ее поцеловать. Значит, только в этом дело? А хотелось ли ей, чтобы он ее поцеловал? Нет, вряд ли, она так не думала. Она не считала его особо… но вообще-то это не так уж важно… почему бы и нет… она находила, что в нем есть что-то… и потом, он забавный… тогда почему он ушел? Какой идиот! Взял и все испортил. Она была очень сердита… какой идиот, нет, ну какой идиот, твердила она, пока посетители кафе разглядывали ее. Ее, очень красивую женщину, брошенную каким-то невзрачным мужчиной. Натали даже не сознавала, что на нее смотрят. Она стояла неподвижно, застыв в гневной неудовлетворенности: она не совладала с ситуацией, не сумела ни удержать его, ни понять. Она зря сердилась на себя, она бы ничего не смогла поделать. В его глазах она была слишком желанной, чтобы он мог оставаться с ней дальше.

Вернувшись домой, она набрала номер его телефона, но нажала на отбой, не дожидаясь звонка. Ей хотелось, чтобы он ей позвонил. В конце концов, она взяла на себя инициативу, устроила этот второй вечер. Мог бы по крайней мере сказать спасибо. Послать смс. Она сидела с телефоном в руках, она ждала. Впервые за долгое-долгое время она вспомнила, что такое ждать. Ей не спалось, она налила себе немного вина. И включила музыку. Алена Сушона. Песню, которую любила слушать с Франсуа. Она не могла опомниться — оказывается, она способна ее слушать, просто слушать и не терять сознание. Она кружила по гостиной, даже чуть-чуть танцевала, позволяя хмелю завладеть ею, наполнить ее энергией надежды.

Начало «Сбежавшей любви»,

песни Алена Сушона, которую Натали слушала после второго свидания с Маркусом

Маркус шел над пропастью, чувствуя, как под ногами свистит ветер. Вернувшись в тот вечер домой, он по-прежнему не мог избавиться от тягостных образов, они осаждали его со всех сторон. Может, это все из-за Стриндберга? Честное слово, надо держаться подальше от соотечественников с их тоскливыми страхами. Красота момента, красота Натали — все это предстало перед ним как последний край, бесповоротный крах. Красота была здесь, перед ним, смотрела ему прямо в глаза, предвещая трагедию. Именно об этом снята «Смерть в Венеции» с ее главной фразой: «Кто увидел красоту воочью, тот уже отмечен знаком смерти». [13] Перевод Н. Ман. (Прим. перев.) Да, могло показаться, что Маркус красноречив. И даже что, сбежав, он поступил глупо. Но нужно прожить долгие годы в пустоте ничтожества, чтобы понять, как может напугать вдруг открывшаяся возможность.

Он ей не позвонил. Ей понравился в нем восточноевропейский налет; пускай удивляется, обнаружив, что он опять величественно застыл в своей Швеции. Больше в нем не будет ничего польского, ни капельки. Маркус решил замкнуться, больше не играть с женским огнем. Да, именно эти слова вертелись у него в голове. И первый вывод, который он из них сделал, гласил: он больше не будет смотреть ей в глаза.