Александр Попов - Юный, юный Илья

– Я найду, что с ним сделать! – грозно пробасил из зала Николай Иванович, читавший на диване газету. – Ремень возьму да – вдоль спины, вдоль спины пакостника.

А Мария Селивановна шептала на ухо Алле:

– Не слушай ты его, старого: больше хорохорится, а чуть дело – рука не подымится. Любит он Илью, любит больше всего на свете.

– Как же он может, – шептала и Алла, – как может всех, всех огорчать? Все так его любят, а он… он… – Она склонила голову на горячую руку Марии Селивановны.

Николай Иванович вошел в кухню с ремнем, насупил похожие на стрекозиные крылышки брови:

– Вот увидишь: буду шалопая пороть!

– Сядь ты! Порщик выискался! – прикрикнула Мария Селивановна, умевшая в решительную минуту разговаривать с мужем.

Николай Иванович, может быть, еще что-нибудь сказал бы, но скрежетнул замок входной двери, и все увидели уставшего, бледного Илью, вяло снимавшего с плеч ветровку.

– Ты что, вагон с сахаром разгружал? – спросил отец, пряча, однако, ремень в карман. – Где был так долго?

– У товарища… билеты готовили, – ответил Илья и вздрогнул, увидев Аллу.

Мать на всякий случай встала между отцом и сыном:

– Посмотри, Илья, какая у нас гостья.

Отец что-то невнятно буркнул и удалился в спальню. Алла сидела не шевелясь, опустив голову. Илья долго находился в прихожей, притворяясь, будто не развязывается шнурок на ботинке.

– Скорее! – поторопила мать, – чай остывает. С Аллой поужинаешь. Да живее ты!

Илья вошел на кухню, но на Аллу не взглянул.

– Кушайте, – сказала участливая Мария Селивановна, – а я пойду по хозяйству похлопочу.

Илья и Алла молчали. Не завязывалась у них та легкая, перепрыгивающая от одной темы к другой беседа, которая начиналась, стоило им встретиться. Илья не знал, о чем разговаривать; лгать или говорить что-то фальшивое, наигранное он не мог. Алла знала, что намеревалась сказать, но волновалась и все не отваживалась произнести первую, видимо, поворотную в ее жизни фразу. Они сидели рядом, напротив, но не видели друг друга в лицо, глаза в глаза.

Молчание и это странное невидение друг друга становилось уже неприличным и невозможным – Илья посмотрел на свою подругу. Он увидел, что она напряженно сидела с сутуло ужатыми плечами и зачем-то скребла ногтем по столешнице. Сочувствие притронулось к его сердцу.

Алла тоже подняла глаза и увидела – чего в школе в толпе и суете не замечала – посуровевшие, худые скулы, сильный взгляд, ставшие гуще усики. И она поняла, что Илья уже не тот мальчик, которого она знала до этой злополучной, переломной весны, а – парень, мужчина, который нравится – несомненно нравится! – женщинам. И мысль о женщинах, о разлучнице заставила Аллу вздрогнуть.

– Ты мерзнешь? – спросил Илья хрипловатым от молчания голосом.

– Н-нет, – вымолвила она отвердевавшими губами.

– Подлить чаю? – произнес он так же едва слышно.

– Подлей, – почему-то шепнула и покраснела Алла.

Они помолчали, и каждый притворялся, что чрезвычайно увлечен булочкой и чаем.

– Что ты пишешь или рисуешь? – спросила Алла.

– Так… ерунда…

– Все же? Покажи.

– Пойдем.

Прошли в комнату Ильи, и он небрежно показал последние рисунки. Алла увидела обнаженные тела, причудливо изогнутые, феерические, непонятные для нее, но своей чуткой душой пробуждающейся женщины поняла – он рисует ту женщину и все то, что у него было с ней. Алле стало так обидно и горько, что закололо в глазах, но слезы не потекли: казалось, покалывали не слезы, а иголки.

– Интересно, – резко-порывисто отодвинула она от себя рисунки. – А что ты еще нарисовал? – неожиданно для себя зло, даже скорее ядовито, осведомилась она, по-особенному, как-то шипяще произнеся "еще" и смело, дерзко посмотрев в глаза Ильи.

– Так, ничего, – равнодушно ответил он; или тоже притворился.

Алла видела, что Илья теперь не творил, а – "пошличал", как она подумала. "Где доброта его картин, где милые мордашки, где наивные, прекрасные радуги, где чистота и искренность?" Она прикусила ноготь. Потом раздельно-четко произнесла каждое слово:

– Давай вместе готовиться к экзаменам? – Ответа не ждала. – У меня завтра родителей не будет дома… весь вечер… Приходи.

Илья сразу понял, зачем Алла приглашала его. Он понял, понял, на какую жертву ради него отважилась она. Но мощное животное чувство, разогретое в нем этой весной, задавило то детское чувство боязни и переживания за близкого, родного человека, каким с далекого раннего детства была для него Алла, сломило и отодвинуло нежное юношеское чувство, которое взблеснуло в нем на секунду, две или три, и он холодно сказал: