Джордж Хаген - Ламентации

— Ну, Уилл, что надо сказать бабушке?

Услыхав такое приветствие, Уилл вытянулся по стойке «смирно».

— Здравствуйте! — отчеканил он.

Бабушка, по-видимому, осталась довольна. Но в ответ заговорила не с Уиллом, а с Джулией:

— И голос не наш, и черты лица не наши. Откуда этот мальчик?

— Из Родезии, — начал Уилл. — А еще жил в Южной Родезии, в Бахрейне и в Замбии. А завтра, — добавил он с гордостью, — еду в Англию!

— Гм… для твоих лет ты немало попутешествовал. — Роза с упреком глянула на Джулию. И улыбнулась Уиллу. — Твоим родителям, — продолжала она, — не сидится на месте.

При этих словах Уилл представил мельтешащих мышек или ящериц.

— Красиво у вас дома, — отважился он сказать.

— Воспитанный мальчик, — шепнула Роза Джулии. — А близнецов вы почему не привезли?

— Они вам весь дом перевернут вверх дном, — уверенно сказал Уилл.

— Какая разница, это не дом, а гостиница, — отвечала Роза.

— Им всего четыре, — объяснил Уилл. — А мне скоро девять.

— Да, — отозвалась Роза. — И вот тебе подарок ко дню рождения.

Роза ввела его в спальню с обитой плюшем кроватью, застеленной белым покрывалом в голубой цветочек. Все вокруг бело-голубое — и бабушка тоже. На комоде Уилл увидел фотографию женщины помоложе и узнал ту же холодную красоту.

Роза указала на сверток на кровати:

— Это тебе.

— Спасибо, — поблагодарил Уилл.

Что-то узкое, прямоугольное было завернуто в коричневую бумагу — судя по всему, не игрушка. Большинство детей чутьем угадывают разницу между игрушкой и серьезным подарком.

— Открывай, — подбодрила Роза, видя нерешительность Уилла.

В коробке оказалась писчая бумага цвета слоновой кости, с водяными знаками — изображением замка, — точно такие же конверты и серебряная шариковая ручка. Уилл оглянулся на мать, та посмотрела на него ласково, но с тревогой.

— Спасибо, бабушка, — поблагодарил Уилл.

— Будешь писать мне письма?

— Но я плохо пишу, — сказал Уилл.

— Будешь писать — научишься, — отозвалась Роза. — Хочу, чтобы ты рассказывал мне, как живешь, где бы ты ни был. Обещаешь?

Уилл кивнул:

— Обещаю.

Для ребенка путешествовать на океанском лайнере — все равно что быть запертым внутри грохочущего барабана: неумолчный гул двигателей, на каждом шагу ограды и решетки. Первая надпись, на которую падает взгляд, — «Вход воспрещен». «Виндзорский замок» — слишком царственное название для этой плавучей тюрьмы с трубами, покрытыми толстым слоем краски, с люками, заклепками и блестящими медными рычагами. Больше всего Уилл боялся стариков, сидевших бесконечными рядами на палубе, укутанных в одеяла, в темных очках, с бесстрастными лицами и намазанными белым кремом носами.

Однажды, когда Уилл со всех ног припустил мимо них, его схватила за плечи Джулия.

— Не смей бегать по палубе, — отчитывала она его, глядя сквозь солнечные очки-«лисички» и кривя алые губы. — Если поскользнешься и упадешь, кто-нибудь споткнется о тебя и сломает ногу, а то и вовсе угодишь в темную пучину. — Джулия имела в виду море — далеко внизу, рукой не достанешь; неспокойные просторы, которые вспарывал стальной нос корабля, оставляя пенный след, тянувшийся, словно шрам, через оба полушария.

— Больше не буду! — пообещал Уилл.

И Джулия выпустила его. По правде сказать, она больше волновалась за близнецов. Уилл обладал врожденной ловкостью, а его четырехлетние братцы пошли в нее — неуклюжие и вдобавок неосторожные. В первый же день плавания Джулиус рассадил губу о перила трапа, Маркус ободрал коленку о стальные ступени. А судовому врачу Джулия не очень-то доверяла: этот джентльмен за столом у капитана выпивал три бокала хереса перед основным блюдом (и еще четыре после). Сеть красных прожилок на щеках лишний раз подтверждала его склонность. Это еще не беда, умей он хотя бы пить, но, когда подали крем-брюле, он затянул песню — балладу об одноногой проститутке из Сингапура, — и у него заплетался язык.

— Уилл, присматривай за близнецами, чтоб держались подальше от темной пучины.

— Хорошо, мамочка! — ответил Уилл, охотно беря на себя роль старшего.

Кто знает, может быть, удастся вновь заслужить ласковую мамину улыбку — как в те солнечные дни, когда он был единственным ребенком. А сейчас мама стала далекой-далекой, измученной, — все время следила, чтобы близнецы не озорничали, а в те редкие минуты, когда смотрела на старшего сына, Уилла пугала тоска в ее глазах.