Нильс Хаген - Московские истории

Беременная женщина – это совершенно отдельный вид человека. И в половом, и в интеллектуальном, и в эмоциональном, и в физическом плане. Все, думаю, помнят, как мы проходили в школе этапы развития рода людского: синантроп, питекантроп, гейдельбергский человек, неандерталец, хомо эректус, кроманьонец, хомо сапиенс. Ну, или наоборот, я мог что-то и перепутать, не важно.

Так вот – беременная женщина ни к кому из вышеперечисленных отношения не имеет. Она – хомо беременнус, хотя я временами даже сомневаюсь, что тут вообще можно употреблять латинское «хомо», то бишь «человек». Скорее уж она – это какой-то сплав, конгломерат различных персонажей из фольклора и литературы, фантастических существ и свежего ветра, залетевшего в форточку.

Представьте себе существо с интеллектом белки, энергетикой фокстерьера, въедливостью поползня и грацией моржа – ну, это на поздних сроках, – помножьте все это на характер королевны из той самой чешской сказки Божены Немцовой, где сумасбродной девчонке захотелось в канун Рождества заполучить подснежники – и вы получите хомо беременнус в первом, самом приблизительном, общем виде.

Беременная женщина – это сущее наказание, испытание для мужчины, стальной молот, каждую секунду проверяющий на прочность узы брака. Слово «узы» мне нравится больше, чем «цепи» или «оковы», хотя означает оно именно это. Впрочем, черт с ними, со словами. Конечно, на дверях церкви, или, как принято в России, на дверях ЗАГСа, предупреждение об опасности не висит, но все мы, мужчины, знали и понимали, на что шли, надевая на пальчики своих возлюбленных золотые и позолоченные кольца. Ну, или, по крайней мере, большинство из нас знало. Поэтому ныть и жаловаться поздно, да и бессмысленно. В Дании говорят: «Хочешь стать рыбаком – построй лодку, хочешь стать пастором – построй церковь, хочешь стать ломовой лошадью – построй семью». Каждый выбирает ношу по себе.

Привыкнуть к беременной женщине нельзя. Заставить ее делать то, что нужно, а не то, что хочется, невозможно. И когда спустя пару недель эйфории после сакральной фразы: «Милый, у нас будет малыш!» – ты впервые сталкиваешься с тем, что твоя ненаглядная, милая, нежная, ласковая любимая женщина превращается в хомо беременнус, ты понимаешь: все, парень, «Oh, oh, you’re in the army now!» [1], и твоя основная задача на ближайшие восемь с лишним месяцев: терпеть, выполнять, помогать, обеспечивать и снова – терпеть. А главное – ничему не удивляться, всегда быть приветливым, спокойным и позитивным.

Я не знаю, может быть, есть женщины, у которых беременность протекает как-то иначе, без такой вот глобальной перестройки организма и изменений личности, но, судя по моим знакомым, а самое главное – по Арите, это большая редкость.

С Аритой я познал все «прелести» и «радости», которые поджидают мужа беременной женщины, сполна. Как опять же говорят у нас в Дании, «зачерпнул большим ковшом с самого дна». Нет, вначале все было хорошо, вполне ожидаемо и предсказуемо: легкий токсикоз, какие-то опять же легкие блуждающие боли где-то в сокровенных недрах ее очаровательного плоского живота, затуманенный взгляд моей ненаглядной по утрам, устремленный вроде бы за окно, а на самом деле куда-то в горние выси, недоступные простым смертным. Была рассеянность и постепенная смена интересов и вкусов:

– В тот ресторан, где официант черный, больше не пойдем…

– А что случилось, милая?

– Мне не нравится их кухня, там все острое, а это вредно для малыша. И еще…

– Что?

– Я не расистка, но тот черный так странно смотрит… как будто сглазить хочет.

Я хмыкал, улыбался, пожимал плечами и вычеркивал удобно расположенный и недорогой ресторан с отличной кухней из списка наших любимых мест. В конце концов, это же пустяк, которому не стоит придавать значения, не так ли?

А потом ветер беременности спустился с гор и обрушился на уютную долину нашей семейной жизни, словно тихоокеанский тайфун. И начался ад. Или, как говаривал мой когда-то приятель Дмитрий, «адский ад».

– Ни-и-и… – мурлыкала Арита утром, когда я уходил на работу. – Я хочу-у-у… Прямо сейча-а-ас…

И она цеплялась за мою спину, словно кошка, и ползла по кровати ко мне, и урчала, изгибаясь и постанывая, вся такая теплая, манящая и похотливая. Конечно же, я оставался и безнадежно опаздывал на работу. Это длилось неделю или дней десять.