Елена Каплинская: Московская история

Елена Каплинская родилась и выросла в Москве. После войны она окончила ВГИК и стала профессиональным кинодраматургом. По ее сценариям снято несколько художественных и телевизионных фильмов. В 1970 году Малый театр поставил ее пьесу «Инженер», получившую серебряный приз на «Московской театральной весне». Елена Каплинская много ездила по стране, бывала на крупных предприятиях. Результатом поездок стали очерки, рассказывающие о рабочем человеке наших дней.

«Московская история» — ее первое большое прозаическое произведение. Героями романа стали, как и прежде, рабочие и служащие одного из московских заводов. И хотя герои вымышлены, многие из москвичей узнают в них себя и скажут: «Это книга о нас, о нашей Москве, такой дорогой сердцу каждого ее жителя».

Я ждала всего несколько минут: Женя вышел из темного зева, туннель вытолкнул вместе с ним очередной заряд пассажиров метро. Женя, окруженный ими, пытался вырваться из их медлительного шествия. Он рассчитал время с обычной точностью, оставив пятиминутный запас на то, чтобы перевести дух перед тем, как войти в приемную министра, собраться с силами и успокоиться, чтоб разговор вышел. Теперь эти необходимые минуты гибли за заслоном квадратных женщин в цветастых платьях, держащих в пухлых оттопыренных руках по нескольку авосек, за неумолимыми джинсами двухметровых молодых людей, за приземистыми мужичками в несвежих рубашках, передвигающими в пространстве чемоданы, груженные будто булыжниками.

Отсюда, издали, мне было видно, как Женя делает свои бессмысленные рокировки. А этого делать было не надо. Еще несколько шагов — и толпу унесет направо: к большим магазинам, к маячащему на холме Дзержинской площади «Детскому миру», и дальше откроется деловая улица, где можно будет ускорить на свободном тротуаре шаг.

Но Женя не обладал искусством терпения. Или выдержки — так мы предпочитаем говорить, избавляясь от старомодного жертвенного оттенка. Все-таки «выдерживать» — это как бы достойнее, чем «терпеть». За «выдержкой» все же мерещится некое вознаграждение в виде земных благ, а за «терпением» уже только бесконечность райских кущ. Женя не умел отдавать должное оттенкам слов, он валил напролом к сущности выражаемого ими факта.

Он кипятился: скажи, почему люди не спешат? Ведь это Москва, где квартиру получают в Беляево-Богородском, а работают на Измайловском шоссе, одна дорога — и то хороший кусок времени, а они идут нога за ногу! Никто их не ждет, что ли, ничто не тревожит, не влечет — так, чтобы бежать, торопиться по эскалатору, зигзагом огибать на тротуаре медленных стариков?! Я ему пыталась втолковать, что люди просто идут себе спокойненько и время у них на это спокойствие отведено. Может быть, это их час одиночества, единственный час для себя — на работе вертушка дел и неугомонное начальство (вроде тебя), а дома забалованные шумливые детишки, стиральная машина, жена. Куда торопиться?

И вот Женя идет, мечется в общем потоке, не видный никому, кроме меня. Он не высок и вовсе не располнел, нет, я напрасно остерегала его, когда он тянулся за лишним кусочком хлеба. Мне казалось, что привычка к машине, недостаток движения на воздухе уже делают свое черное дело и Женя плотнеет в талии, торс его наливается бронзой, а волосы двумя заливчиками отступают со лба назад, оставляя лишь хохолок, торчащий над бровями непокоренной высотой. Таким я видела Женю вблизи; но сейчас, издали, он показался мне и молодым, и стройным, и даже таким, на какого я была бы не прочь заглядеться.

Я спохватилась, что он уже приближается, и отодвинулась внутрь ребристой пластиковой беседки на троллейбусной остановке. Женя шел по тротуару, суженному кузовами тесно стоявших черных, коричневых или совсем белых «Волг».

День был жаркий, и шоферы, выйдя из машин, стояли группками возле подъезда министерства. Некоторые из них, увидя Женю, почтительно здоровались и провожали глазами. Знали…