Елена Каплинская - Московская история

Ижорцев каждый день звонил или являлся с докладом в кабинет к Жене, информировал о текущих делах, сообщал цифры. И вообще вел себя безукоризненно. Вежливо, внимательно, серьезно. Упрекнуть «и. о.» было не в чем. Хотя получалось, что Женя вроде бы вышел на работу и вроде бы как еще не вышел.

Вот так сложилась ситуация — ласково и круто. Женя оказался в таких условиях, что не мог ни с кем об этом поговорить. Яковлева последнее время встречал только при людных оказиях, когда Владимир Николаевич, проведя совещание, куда-то спешил. Однажды Женя позвонил ему в министерство. Яковлев разговаривал очень доброжелательно, но тем не менее не проскользнуло ни одной фразы, после которой можно было бы хоть чуть-чуть расслабиться и коснуться того, что волновало, без чего нельзя было вернуться в прежнюю колею. Жене выразили лишь удовлетворение от наконец-то хорошо идущих на «Колоре» дел, пожелали окончательной поправки здоровья и положили трубку. А эти хорошо идущие заводские дела невидимая рука направляла все круче и круче мимо Жени.

Дамоклов меч не просто висел на нитке. Эту нитку постоянно точил и подтачивал невидимый, ласковый и улыбчивый некто. Я понимала — остались уже последние волокна, последние ворсинки. «Домашний режим» кончался.

Вчера вечером Женя решился. Ушел в спальню, прикрыл поплотнее двери. Застрекотал второй аппарат: Женя набирал номер. До меня долетел лишь неожиданный всплеск его голоса:

— Я предпочитаю напрямую, Владимир Николаевич! Что за улыбки, что за шуршанье за спиной!

Потом вернулся, сел рядом со мной; бессмысленно и взволнованно посмотрел в телевизор: на экране — «смычку волшебному послушна» — вертелась балерина, пробормотал:

— Какое изящество… А я — в шкуре, с топором, и хочу к министру.

Через полчаса позвонил заведующий канцелярией, извинился за то, что побеспокоил в такое позднее время, и просил Женю на следующий день приехать в министерство к десяти утра. Вот так все вышло.

Из полупрозрачного коробка троллейбусной остановки я видела, как Женя поднялся по гранитным ступеням, отворил тяжелую коричневую дверь, похожую на гигантскую плитку шоколада, и вошел внутрь. Я высчитала полминуты и двинулась за ним следом.

Но я слегка поспешила. Я сразу увидела, что он еще не исчез в лифте, а стоит в вестибюле, прислонясь к одной из колонн, и платком вытирает лоб. Женя всегда заботился о том, чтобы выглядеть «с иголочки». Раньше это давалось ему само собой, но теперь, после катастрофы, требовало усилий. Мне пришлось быстро спрятаться за книжный киоск — сейчас не надо, чтобы он меня заметил.

Киоск работал — под ледяным неоновым колпаком лежали помертвевшие в красках иллюстрированные журналы. Обманчиво кокетливые целлофановые обложки технических изданий привлекали как детективы. У киоска толпились несколько человек в плотных серых, «руководящих», костюмах, невзирая на жару.

— Глянь-ка, — сказал кто-то возле меня. — Никак Ермашов! Выкарабкался?

Почти все оглянулись.

— И как огурчик. Где его так гальванизировали, в Пицунде небось?

— А что там было, инфаркт?

— Да, говорят, милый, совсем наоборот.

— В смысле? — отозвался без интереса кто-то листавший рядом со мной журнал. — Сходил в атаку на плюшевых с ушами?

— Ох-хо-хо, — вздохнул плотный мужчина с добродушным лицом. — Вот все мы норовим жить на износ. Как сядем в директорское, так заводим: а я освою! А я дам! А мне знамя! А мне место! И уж он тебе на трибуне. И он тебе в газете. А человек-то хрупок.

С другого конца прилавка отозвался миловидный парень с бачками:

— Уж извините, я вашему Ермашову не сочувствую. Вот прохиндей хороший! Меня только директором назначили, два месяца всего, и горит у нас план со страшной силой. Что делать? Звоню Яковлеву, отцу нашему. А Владимир Николаевич мне: свяжись немедленно с Ермашовым, он тебе три миллиона подкинет. Я, конечно, тут же трезвоню, а ихняя секретарша отвечает: нет его и неизвестно, когда будет. Я опять к Владимиру Николаевичу; так и так, мол, нету спасителя… Он удивился, приказал: жди у трубки. И слышу я, понимаете, как соединяется с Ермашовым по прямому. А тот сидит у себя в кабинете! Ах, говорит, я обедал, поэтому трубочку не брал… Это ему неудобно было замминистра отказать, так он решил от меня отвертеться. Проволынить. А когда его Владимир Николаевич прямо к стенке припер, пришлось личико открыть. Не дам, говорит, ни копейки. И не дал.

— И правильно сделал, — кивнул плотный. — А то привыкли, понимаешь, к палочке-выручалочке. К благополучной картине. Все сделали, все перевыполнили. На бумаге. Себя же обманываем в конечном счете этими «товарищескими» выручками. Я за реальную картину. Молодец Ермашов. Жаль, если…