Эмманюэль Роблес - Морская прогулка

— Нечего мне льстить, — ответил Жорж. — И не пытайтесь сыграть на моем тщеславии.

Все рассмеялись при этом удачном ответе.

— Пожалуй, ты из Генуи, — заметил другой.

— Для грека ты слишком хорошо говоришь по-итальянски. И все-таки ты мог бы позволить нам подняться на борт. Что в этом плохого?

Говорили они теперь все разом, перегнувшись через леер судна, и один из них, разыгрывая негодование, широко развел руками, как бы в подтверждение чистоты своих помыслов.

— Ты похож на Иисуса Христа, выставляющего напоказ свои раны, — добродушно заметил Жорж.

— Поручили бы нам починку, — сказал старик. — Мы бы немножко подзаработали. Жить-то всем надо.

— Кому ты это говоришь?

Да, они тоже были бедны, и Жорж с горечью сознавал, что этот мир, где царит несправедливость, способен уничтожить даже чувство солидарности между теми, кто страдает.

— Почему бы тебе не позвать капитана? Он что, злой?

— Хуже. Он калабриец!

Снова все засмеялись, но Жорж внимательно следил за ними, за тем, как блестят их глаза. Одной иронией их долго не удержишь на расстоянии. Он чувствовал, что заинтригованы они до крайности.

— Угости нас хотя бы сигаретами, — сказал «Иисус», пытаясь, видимо, найти общий язык и притворно изображая сердечность.

Жорж бросил им пачку, которая была при нем, и хозяин ловко поймал ее на лету. Его синяя рука быстро и плавно метнулась вперед, напоминая выпрыгнувшего из воды дельфина.

— А что же у вас там приключилось с машиной? — коротко поблагодарив, спросил старик.

— Крыса в трубу попала.

— Ладно, ладно!.. Дай лучше моему механику взглянуть.

Механик, одобряюще помахав рукой, поддерживал это предложение. У него была впалая грудь, вытянутый грушевидный подбородок, лошадиные зубы.

— Не выйдет.

— Но почему?

— У него дурной глаз!

На этот раз шутка была встречена сдержанно и скорее даже враждебно. Старик, держа зажженную спичку в руках, давал своим товарищам прикурить.

— И в самом деле ничего нельзя сделать? — спросил он.

— Весьма сожалею.

— Тогда хотя бы спустись сюда, выпей с нами стаканчик марсалы!

Все напряженно ждали, что ответит Жорж, кое-кто от волнения даже приоткрыл рот, словно Жорж должен был произнести волшебное слово. Жорж с улыбкой отрицательно покачал головой.

— Капитан сказал мне: «Сынок, если однажды туманным вечером, когда ты будешь стоять на вахте, какой-нибудь симпатичный сицилиец пригласит тебя на свой траулер распить с ним стаканчик и ты скажешь „да“, ты совершишь смертный грех. Подумай, прежде чем соглашаться, о спасении своей души!»

Рыбаки на судне все яснее чувствовали присутствие какой-то тайны, и недоверие Жоржа, его манера говорить, его уклончивые ответы еще больше убеждали их в этом. Все они были в залатанных брюках и поношенных рубашках или фуфайках, только старший механик с его цыплячьей грудью был голым по пояс. Жоржу так и хотелось сказать им: «Ладно, вы уже поняли, в чем тут дело. Мы с вами можем поделиться. Никто из нас не станет после дележа богачом, но разве это самое главное?» Мысль эта возникла в его мозгу, но он еще не уступил ей и в ту же минуту машинально так передвинул ствол своего карабина, направленного на рыбацкое суденышко, что тот теперь был нацелен прямо на мачту. Решили ли они, что он угрожает им? Что хочет их запугать? Лица у них посуровели. Кто-то с нескрываемым отвращением сплюнул в море.

— Ладно, ладно… — сказал старик, ни к кому в частности не обращаясь.

Туман по-прежнему огромным погребальным покрывалом окутывал их, и это как нельзя лучше соответствовало теперь уже непоправимому разрыву, расколу.

— В путь, — сказал старик.

Первым повиновался механик, спустившийся через люк в машинное отделение. Остальные тоже нехотя разошлись.

— Привет! — крикнул Жорж, но никто ему не ответил.

«До чего же все это мерзко!» — подумал он. А лопасти винта уже рассекали забурлившую воду, оставляя за собой бледно-зеленую ленту в тонком кружеве пены. Затем судно вошло в полосу серой мглы и исчезло, но все еще слышны были глухие, равномерные удары, такие же таинственные и тревожные, как удары тамтама ночью, в африканских джунглях. Свет менялся, теперь он уже не так слепил глаза, стал чуть голубоватым. Солнце, должно быть, стояло низко над горизонтом, потому что по поверхности моря пробегали искорки — это причудливо отражались косые лучи, проскальзывая через прорывы в тумане. Пора было позаботиться о сигнальных огнях, и Жорж, не откладывая больше, занялся фонарями. Затем он взобрался на фок-мачту, чтобы установить там красный аварийный фонарь, сообщавший о том, что корабль потерял маневренность. Сверху казалось, что палуба утонула в серой пелене, как будто корабль и в самом деле лежал на дне в мрачных глубинах океана. Сигнальные фонари, особенно зеленый, усиливали впечатление происшедшей недавно, но полной и окончательной катастрофы. Пролома, скрытого капитанским мостиком, не было видно, но труба, находившаяся совсем рядом, сохраняла свой призрачный вид, а на ее красной полосе местами выступали коричневые язвы. Жорж снова спустился по скользкому мокрому трапу, все еще думая об этой истории с рыбаками, недовольный собой, особенно из-за проклятого карабина. «Что за идиотская реакция!» Неужели он так никогда и не избавится от войны, от затаившейся в нем агрессивности, от рефлекса охотника на людей? «Серж здорово посмеется надо мной. Что за дурацкая мысль поиграть в ковбоя!» И ему захотелось написать письмо своему другу Лонжеро.