Эмманюэль Роблес - Морская прогулка

Каждый его шаг вызывал какой-то странный хлюпающий звук, и потому он внимательнее посмотрел на тонкий слой воды под ногами. Луч фонаря осветил нижнюю уже затопленную часть шпангоутов, пробежал по судовым переборкам, зажигая то тут, то там короткие огоньки. Сказанное Даррасом слово «просачивание» пробудило в нем воспоминание о бывшей прачечной на террасе, превращенной в комнату. Стены там были сложены из пустотелого кирпича, а потому во время сильных дождей на незащищенной внешней стене выступала сырость, сначала причудливыми океанами и материками, а затем появлялись тонкие струйки воды. Ему пришлось прожить в этой комнате долгие месяцы без отопления. Не самое тяжелое испытание. А здесь такие же струйки в местах, где разошлись заклепки, превращались на его глазах в реальную угрозу, настоящую опасность. Может быть, яхтсмены и были правы. Да и Жоннар! Жоннар, саркастически предрекавший, что эта старая посудина очень скоро пойдет ко дну! Какая для него это будет радость, какой неиссякаемый источник для шуток появится у него, если он узнает, что его гид-переводчик плавал по Средиземному морю в нелепой надувной лодке. Черт возьми, а вдруг Даррас ошибся в расчетах! При одной этой мысли его охватило такое мучительное нетерпение, что у него пересохло во рту. Но нет, нет! Он должен взять себя в руки, должен сохранять хладнокровие, способность рассуждать! Убедившись, что он по-прежнему может совладать со своим волнением, как в те времена, когда он командовал другими, он успокоился и продолжал тщательно осматривать все вокруг, стараясь не пораниться о железки. Круглое пятно фонаря вырывало из мрака куски этого обезумевшего мира: вот оно по пути выхватило диск машинного телеграфа, похожий на циферблат башенных часов, где отверстие для стрелки (исчезнувшей) напоминало зрачок широко раскрытого глаза, огромного эмалированного глаза, который он когда-то, в другой жизни, уже видел, он был в этом уверен! Груда угля! Под этой кучей в обшивке корпуса и образовались трещины. Через них, можно было в этом не сомневаться, проникала вода. Не теряя времени, он стянул с себя рубашку и, вооружившись лопатой, принялся расчищать это место. Большие куски угля он иногда отбрасывал в сторону руками. При свете втиснутого между двумя балками фонаря уголь слабо мерцал. Удары лопаты отдавались гулко, как в глубокой пещере. Он думал о помощнике кочегара, о тех, кто ждал его, для кого он был еще жив и кто, возможно, считал оставшиеся до его возвращения дни. Какое несчастье! Он читал когда-то работу советского ученого о телепатии, о предчувствиях. Как знать, не пересекла ли уже какая-то волна море, не коснулась ли она сердца друга или женщины, которые, еще ничего не зная, вдруг замкнулись в себе, встревоженные этим таинственным сигналом? Однажды он и сам наблюдал нечто подобное, в Германии, когда проходил ночью по вестибюлю обувной фабрики, где он расположился вместе со своими людьми. Все спали, зарывшись в солому, кроме одного солдата, который, сцепив на затылке руки, уставившись взглядом в темноту, курил у окна сигарету, ее огонек освещал кончик носа и скулы. Жорж хотел было призвать его к порядку, но тут же передумал, странно взволнованный непривычной серьезностью солдата, его обращенным в себя взглядом. Издалека он какое-то время смотрел на освещенную часть его лица, словно выступавшую из темной воды, и уснул с чувством неясной тревоги. На следующий день вечером этот солдат погиб на подступах к деревне, осколок снаряда попал ему в затылок.

Жорж работал, не давая себе ни минуты отдыха, пот градом струился по его телу. Порой воображение его рисовало бездонную пучину, здесь, прямо под корпусом корабля, но разве все в этом мире не было пучиной, пропастью, головокружением, одним словом, беспредельной пустотой? Наконец на самом дне вырытой им траншеи он обнаружил железные листы, покрытые слоем зловонной жижи. И вскоре нащупал руками то место, где взрывом сорвало заклепки, ощутил холод морской воды. Он быстро поднялся наверх, в каюты, притащил оттуда два матраса, с такой поспешностью пробежав по решетчатому настилу, что поцарапал железкой ногу, заложил матрасами пробоины и, не переводя дыхания, быстро орудуя лопатой, забросал их сверху углем. Когда с этим было покончено, он подумал, что Даррас и все остальные одобрят его поступок. «Молодец — следует выпить по этому поводу!» Как бы то ни было, они убедятся, что не ошиблись, положившись на него. Свернув рубашку, он вытер покрывавший его тело едкий пот, остановил кровь, которая все еще текла из царапины, и вновь поднялся на палубу. Карабкаться по железным трапам, особенно там, где не за что было зацепиться, показалось ему теперь, когда он так устал, упражнением куда более мучительным, чем раньше. А где-то там, за кораблем, раздавался сдержанный и иронический смех Мари-Луизы: «Вы сами того захотели, Жорж, вы сами того захотели!»