журнал - «Подвиг» 1968 № 01

— Да… Меня выпустили, — несмело промямлил Евгений Павлович так, будто он совершил какой-то непристойный поступок и извинялся за него.

Председатель домкомбеда искоса посмотрел на генерала и подметил его странную растерянность и удрученный вид. Это придало председателю домкомбеда смелости; он выпрямился и стал официально ледяным.

— Вижу, — сказал он сурово, как имеющий власть. — Имеете до меня какое-нибудь дело?

Евгений Павлович подался вперед. Бородка его вздрогнула.

— Какое же дело? Я просто домой пришел. Вы меня извините, — продолжал он нервно и взмахнул руками, — я не могу понять. Как же это так? Моя квартира и… наконец…

Генерал путался в словах, и по мере этой путаницы лицо председателя домкомбеда принимало вес более ледяной оттенок.

— Простите, гражданин Адамов, — перебил он, — тут и понимать нечего. Вашей квартиры больше нет. Существует комнатная коммуна номер семь. Вас считали умершим, и квартира ваша занята под трудящееся население. Утверждено протоколом домкомбеда и перерешено быть не может. То, что вы живы, — это недоразумение.

— То есть как же? Это же юридический нонсенс, — ослабев, выдохнул с натугой Евгений Павлович.

Собеседник дрыгнул ногой и нахмурился.

— Прошу не употреблять старорежимных слов… Даже если вы живы, нам это ни к чему. Все равно квартиру вашу заняли бы, потому что вы — нетрудовой элемент и ваше имущество подлежит отобранию для справедливого разделения между беднейшим населением.

Председатель домкомбеда с каждым словом набирался апломба и с особым наслаждением произносил заученные слова. В прошлом он был конторщиком у нотариуса и славился в доме как существо сварливое и нечистое на руку. Он, мгновенно оправившись от первого смущения, учел подавленную психику генерала и решил действовать напролом отчаянной наглостью.

— Но, позвольте… — возразил Евгений Павлович, теряя последнюю почву под ногами, — допустим, квартира и имущество подлежат конфискации. Но ведь я освобожден, — следовательно, тем самым оправдан и имею право жить где-нибудь. И потом здесь находятся вещи, которые у меня никто не имеет права отобрать… Мои документы… Письма… Бумаги…

— Частная собственность отменена, — твердо возразил председатель дом комбеда.

— Извините, я сам юрист, — вспыхнув, сказал Евгений Павлович, — я тоже понимаю толк в законах. Можно конфисковать материальные ценности, но не предметы, имеющие ценность только для владельца и ценность не реальную, не денежную, а моральную. Никто не смеет отнять у меня воспоминания.

Собеседник отвернулся к окну. Он чувствовал, что положение начинает становиться опасным и неловким.

— Видите, гражданин генерал, — сказал он несколько мягче, — ничего этого не осталось. Вы тоже войдите в паше положение. Ведь вас же, говорю, в доме покойником считали. Ну, значит, когда заняли вашу квартиру, я приказал все бумаги пожечь, чтоб попусту не валялись…

Он оглянулся на странный звук и, оглянувшись, увидел, что генерал широко открытым ртом, захлебываясь, хватает воздух. Вслед за тем он, сломавшись, ссунулся в кресло и заплакал.

Домкомбедовец шагнул к генералу, остановился, беспомощно поглядел по сторонам и бросился в столовую. Минуту спустя он выскочил со стаканом воды и, приподняв голову Евгения Павловича, стал поить его, как ребенка. Евгений Павлович захлебнулся, закашлялся и затих.

Домкомбедовец опять вышел в столовую. Дверь за ним осталась притворенной неплотно. Евгений Павлович услышал за ней тихий разговор. Говорили два голоса: мужской и женский. Очевидно, домкомбедовец разговаривал с женой.

— Жалко, — сказал голос женщины, — он ведь старый.

— Тебе всех жалко, — ответил мужской, — что ж, ворочаться в старую квартиру, а ему эту отдать? Нал о его сплавить как-нибудь. Сама знаешь, вещи-то распродали. Тут в такую историю влетишь, если он жаловаться…

Голос понизился, и больше ничего Евгений Павлович не слыхал. Он вытер рукой веки и поднялся. Дом-комбедовец вышел из столовой; глаза его прыгали, избегая генерала.

— А вы не убивайтесь. Можно еще поправить как-нибудь, — произнес он, принимая прежний официальный тон, — вы подайте сейчас заявление в дом-комбед, — мы вам какую-нибудь комнатку приспособим…

— Не нужно, — перебил Евгений Павлович, — и не бойтесь: я жаловаться не буду. Все равно. Я уйду к кому-нибудь из знакомых. Арандаренко живет еще в доме?

Домкомбедовец сделал отрицательный жест.

— Он три недели как на Украину уехал.