Журнал - «Подвиг» 1968 № 04

— Ваши шансы невелики, — сказал он, наполняя шприц бесцветной жидкостью.

Но комиссар ответил:

— У меня есть еще оружие. Возьмем ваш метод, доктор. Меня, приехавшего к вам в госпиталь из Берлина, сквозь снег и дождь, в этот последний день года, вы принимаете в операционной. Почему вы это делаете? Разве полагается так, чтобы пациента доставили в помещение, внушающее ему ужас? Вы делаете это для того, чтобы запугать меня, ибо моим врачом вы можете стать только в том случае, если подчините мою волю своей. Однако я своевольный больной. Хунгертобель, вероятно, рассказал вам об этом. Вот вы и решились на демонстрацию, чтобы вылечить меня. Вы боитесь, что не управитесь. Это один из недостатков вашего лекарства. Точно так же обстоит и с моей профессией. Наши методы одинаковы. Я тоже побаиваюсь того, кого ищу.

Шприц в руке Эменбергера покачивался, направленный против старика.

— Вы великолепный психолог, — засмеялся врач. — Это верно, я хотел вам немного понравиться. Страх — это хорошее средство, однако, прежде чем я прибегну к моему искусству, я хотел бы до конца выслушать о вашем. Что вы хотите предпринять? Я внимательно слушаю. Преследуемый не знает, что вы гоняетесь за ним, по крайней мере вы так сказали.

— Он догадывается, хотя и не знает наверняка, и это для него еще опасней, — ответил Берлах. — Он знает, что я в Швейцарии и отыскиваю военного преступника. Однако будет думать, что я ищу не его, а другого. Он блестяще обеспечил себе алиби и возвратился в Швейцарию из мира безграничных преступлений, не захватив своего имени и фамилии. Жгучая тайна. И все же в глубине сердца у него будет предчувствие, что я разыскиваю его, и только его. И он убоится, он испугается тем больше, чем невероятнее то, что я его ищу, а я лежу здесь, в госпитале, в постели, больной и беспомощный. — Он замолчал.

Эменбергер странно посмотрел на него, почти с состраданием, продолжая держать шприц в руке.

— Я сомневаюсь в вашем успехе, — сказал он небрежно. — Однако желаю вам счастья.

— Тот, кого я ищу, подохнет от своего страха, — сказал старик, не двигаясь.

Эменбергер медленно положил шприц на маленький столик из стекла и металла, стоявший рядом с передвижной постелькой.

— Вы так думаете? — промолвил он наконец. — Вы так считаете? — Его узкие глаза почти сомкнулись за очками. — Удивительно в наши дни видеть такого безнадежного оптимиста. Ваши мысли н мечты довольно смелы; будем надеяться, что в будущем действительность вас не очень обескуражит. Было бы очень печально, если бы вы в конце концов пришли к отрицательным результатам.

Он сказал это тихо и немного удивленно. Затем ушел в темноту помещения, и операционная осветилась ярким светом. Эменбергер стоял около выключателя.

— Я обследую вас позже, господин Крамер, — сказал он, улыбаясь. — Ваша болезнь очень серьезна. Вы это знаете. Не исключен смертельный исход. Я пришел к этому выводу после нашего разговора. Откровенность за откровенность. Обследование сопряжено с осложнениями, так как требует оперативного вмешательства. Мы проведем его после Нового года. Не стоит портить праздника. Будем считать, что я уже вас начал лечить.

Берлах не отвечал. Эменбергер погасил сигарету.

— Черт побери, доктор, — сказал он, обращаясь к ассистентке. — Я курил в операционной. Господин Крамер взволновал меня своим прибытием. Я думаю, вам следует побранить меня, господин Крамер.

— Что это такое? — спросил старик, когда врач дала ему две красноватые пилюли.

— Всего-навсего успокаивающее средство, — ответила она.

Вода, которую она дала, чтобы запить лекарство, показалась невкусной.

— Позвоните сестре, — приказал Эменбергер ассистентке.

В двери появилась сестра Клэри. Комиссар воспринял ее как добродушного палача. «Палачи тоже бывают добродушными», — подумал он.

— Какую палату вы приготовили нашему господину Крамеру? — спросил Эменбергер.

— Семьдесят вторую, господин доктор, — ответила сестра Клэри.

— Отвезите его в третью. Там мы сможем более внимательно следить за ним.

Снова пришла усталость, так остро ощущаемая комиссаром в машине Хунгертобеля.

Когда сестра повезла старика в коридор, она повернула кровать, и Берлах сквозь слипавшиеся веки увидел еще раз лицо Эменбергера.

Врач смотрел на него внимательно и весело улыбался.

Комиссар содрогнулся от внезапно нахлынувшего озноба.

Комиссар проснулся в палате (все еще была ночь, половина одиннадцатого, надо полагать, он проспал три часа) и удивленно, несколько настороженно, но с чувством удовлетворения осмотрел ее; старик не любил больничные комнаты, и ему понравилось, что его палата была больше похожа на студию или на какое-то подсобное помещение. Это все, что он мог разглядеть в свете ночной лампы, поставленной с левой стороны на ночном столике.