Ольга Токарчук - Дом дневной, дом ночной

— Левушка, Лева, Лев! — так что ребятишки задирали головы и повторяли за ней:

— Лев, Лева, Левушка!

Колдунья, да и только.

Поэтому, когда она умерла, вдруг воцарилась тишина, и подавляемые годами картины начали расти в его голове, расползаться, как иней по влажному стеклу, — неожиданно, уцепившись одна за другую, они образовывали цепочки, искусные переплетения, каким-то чудом выстраивались в весьма осмысленные, просто восхитительные узоры. Это, собственно, и было ясновидение.

Его клиентками были одни женщины. Только раз за всю его провидческую практику к нему обратился мужчина — прилично одетый пожилой господин, опухший из-за неправильной диеты и, возможно, чрезмерного употребления спиртного. Лев знал его в лицо, но немногим сумел ему помочь, потому что причиной прихода этого немолодого мужчины была несчастная любовь — чувство, которое чересчур высоко ценится в мире, хотя по своей сути нелепое, ибо проистекающее от душевной сумятицы. Он искал свою юную возлюбленную, что было и жалко, и смешно. Льву совсем не хотелось за это дело браться — тем более что малолетняя барышня не оставила после себя ни единой, пусть даже самой пустяковой вещицы, ни единого следа. Однако отчаяние мужчины было столь трогательно, он выглядел таким жалким в своем тяжелом драповом пальто, фетровой шляпе, надвинутой на глаза, как будто запутался во всем, даже в собственной одежде.

— Где она. Я хочу знать только это, — сказал он.

И тогда Лев заглянул в прошлое. И сразу же увидел там разыскиваемую девушку, она была очень подвижна и более четко обозначена на оси времени, чем иные существа. Она его поразила: ни подросток, ни женщина. Ей-богу, Лев не на шутку испугался и сказал тому печальному мужчине лишь одно: «Она здесь», ибо видел ее и в настоящем, и в будущем.

— В городе? — обрадовался мужчина, и Лев впервые увидел его глаза — припухшие и мутные.

— Где-то поблизости.

Уходя, мужчина украдкой всунул ему банкноту.

— Пожалуйста, сохраните это в тайне, — попросил он еще.

Не надо было этого говорить, думал потом Лев. О таких вещах никогда не рассказывают. Да и кто бы поверил? Что видится то, чего нет. Что человек — не совсем человек. Что каждое принятое решение — это иллюзия. Слава Богу, люди наделены способностью не верить — вот уж поистине милосердный божий дар.

Женщины, когда спрашивали про любовь, всегда были более конкретны, они хотели, чтобы их обнимали, вели под ручку по парку, хотели рожать кому-то детей, мыть окна в субботу, варить кому-то бульон. Закрыв глаза, он видел их жизнь; она казалась серой, и ему было трудно сосредоточиться на подробностях, которые их интересовали. Шатен или брюнет. Один ребенок или двое детей. Здоровое тело или больное. Деньги или пустые кошельки. Но и это ему удавалось, если напрячься. Он считал в видениях детей, заглядывал в ящики и определял цвет волос мужчин в белых майках, хлебающих свой воскресный бульон. Женская сущность его умиляла. Когда дамы сидели напротив и устремляли полный надежды взор на его лицо, они походили на трусливых зверюшек, на ланей, на весенних зайцев — нежные и пугливые и вместе с тем самые умные, когда нужно запутать следы, убежать и спрятаться. Иногда он даже думал, что суть женщины — это своего рода маска, которая надевается сразу же после рождения, чтобы никому никогда не открываться до конца. Чтобы прожить жизнь в камуфляже. Он полагал, что они и спрашивают не о том, о чем должны бы спрашивать.

Деньги, зарабатываемые ясновидением (небольшие), Лев менял на доллары. Он хотел поехать в Индию, чего ему, впрочем, так и не удалось, ибо Индия, как и все остальное, перестала существовать.

Но поначалу он много раз видел чужое будущее, и оно сливалось в будущее общее, глобальное. Он знал, что должен наступить конец света, скоро, оставалось лишь правильно рассчитать.

Итак, он видел долину, над которой висело низкое оранжевое небо. Все линии этого мира были нечеткие, тени расплывчатые и прореженные каким-то посторонним светом. Не было в долине никаких домов, никаких следов человека, ни единого островка крапивы, ни единого куста одичавшей смородины. Не было и ручья, он исчез под густой и жесткой рыжей травой. Старое русло ручья выглядело как шрам. Не было в том месте дня и никогда не наступала ночь. Оранжевое небо все время светило одинаково ровно — ни жарче, ни холоднее, оставаясь совершенно неподвижным, безразличным. Горы по-прежнему были покрыты лесом, но, всмотревшись, он заметил, что лес мертв, окаменел в одночасье и застыл. На елях висели шишки, а ветки все еще были усеяны посеревшими иглами, потому что не было ветра, который мог бы их сбросить. У Льва возникло страшное предчувствие: если в этом пейзаже произойдет хоть малейшее движение, лес с треском развалится и рассыплется в пыль.