Энн Ветемаа - О головах

Старый король подслушивает за балдахином все эти разговоры, — у него под подушкой спрятана слуховая трубка, — преодолевая немощь, он приподнимается на груде подушек и требует к себе хранителя королевской печати. И вот уже сей знатный сановник склонился над золотым ложем, и король что-то шепчет ему на ухо. Он удаляется и вскоре возвращается со шкатулкой из красного дерева.

«Открой эту шкатулку и вытащи из нее карту!»

На свет извлекается пожелтевший лист пергамента — на нем множество стрелок и пунктирных линий, а большим красным кружком обозначено точное местонахождение тайника.

«Теперь загляни под мою кровать — только смотри не опрокинь горшок! Ты увидишь там позолоченную лопатку. Выбери двух своих самых верных подданных, возьми эту лопатку и ступай! Ты знаешь, что тебе следует делать!»

Отвесив низкий поклон, почтенный вельможа отправляется в путь.

«Если ты по дороге вздумаешь набивать свою утробу — пеняй на себя! Всю жизнь я был на редкость душевным человеком и никогда не опускался до «излишнего злоупотребления» властью, но если ты, старая шляпа, не сумеешь обуздать себя, я применю к тебе за правонарушение какую-нибудь забытую статью нашего уголовного кодекса. Не забывай о своем геморрое, топami ! [9] Мой друг (франц.). Помни о нем и о телесном наказании! Ты должен вернуться к третьим петухам, не то…»

Как раз перед третьими петухами придворный возвращается. Он протягивает королю нечто вроде округлых плодов, бугристых, с прилипшей землей, и громко сглатывает.

«Музыки, господа!» — требует король.

Придворная капелла начинает играть.

«Веселей, веселей! Гобой д'амур, что ты визжишь, как представитель отряда парнокопытных, застрявший в заборе! Виола да гамба, это относится и к тебе! Piu mosso! Meno mosso! Allegro molto e giocoso [10] Более оживленно! Менее оживленно! Очень быстро и весело (итал.). , господа!»

И вот уже музыка гремит вовсю, легко взлетают смычки, гобой д'амур затягивает популярный уан-степ об охотниках на медведя, что шкуру поделили, а денежки пропили.

Король обтирает яйца краем одеяла. Придворный лекарь падает в обморок. Его выносят.

«Все мои начинания, дорогие скорбящие, увенчивались успехом. Это относится и к яйцам. Особенно к яйцам!»

Король съедает зараз все пять яиц, еле слышно бормочет: «Fьnf Eier unter dem Baum», — и, громко рыгнув, радостно испускает последний вздох.

Комнату освещает настольная лампа. Я заткнул замочную скважину, чтобы свет не выходил наружу — в полутемном коридоре сестры могут его заметить. Два часа ночи, никто и не подозревает, что я еще сижу за столом и пишу.

Передо мной две сувенирные стограммовки коньяка. Я тоже насвистываю этот знакомый уан-степ об охотниках. Мою шкуру ждет та же участь. Но прежде я съем эти яйца. Я дам наказ Агнес, и она принесет мне их. Я с точностью могу описать то место, она обязательно найдет их и принесет мне.

Напишем-ка еще одну вариацию.

Он отпетый проходимец. Всю свою жизнь он был благовоспитанным деликатным проходимцем. У него мягкие руки, которые никогда не прикасались ни к какой работе. Взгляд его васильковых глаз по-детски мечтателен и чист. Для мечтаний у него, действительно, находилось много времени.

В один прекрасный день он чувствует, что его последний час настал. Он созывает своих близких друзей — все они благовоспитанные, деликатные проходимцы, у всех у них такие же мечтательные глаза. Никто из них никогда не трудился, все они прожили свою жизнь по-христиански беспорочно. Уже в юности они уяснили, что не имеют права растрачивать свою драгоценную жизнь на никчемное вкалывание, как-то: рытье канав, строительство домов, обработку полей, уж не говоря о таком неприличии, как приготовление смертельных растворов для симпатичных, лакомых до свеклы, щитоносок. Жили они, как дети, выпрашивая милостыню у близких и приворовывая на стороне, но только у тех, кто чересчур богат и жаден. Бывало, под лодкой они попивали денатурат и размышляли о загадочности вселенной.

«Я хочу показать вам труд своей жизни, дорогие друзья», — произносит наш бедный друг, готовящийся к загробной жизни.

«О, мы прекрасно знаем труд твоей жизни. Мы помним твои волнующие проповеди и высказывания о небе и земле, о жизни и смерти. Ты учил нас любоваться цветком и бабочкой. Как ты покажешь все это еще раз, о кумир души нашей? Ведь это невозможно и не нужно», — ответствуют все четыре друга хором.

«Дорогие мои, я благодарен вам за эти прекрасные слова, которые несут печать величия вашего духа и которые говорят о том, что наши созерцания и размышления на темы Абсолюта не прошли даром, — отвечает наш друг. — Но тем не менее последние двадцать лет я работал за вас, эта работа требовала упорства и твердости характера, так как нередко мне приходилось от голода потуже затягивать ремень, хотя последнего у меня уже давно не имеется. Я приготовил вам вечерю, мои братья по духу, великолепную вечерю, которая и не снилась этим нелепым существам, бестолково снующим по улицам нашего прекрасного города. Так отправимся же все вместе за город, на нашу любимую поляну, там состоится трапеза, которую с полным правом можно назвать Тайной Вечерей. Да, да, именно так можно ее назвать, причем это событие облагорожено тем, что среди вас нет Иуды. Вот пять бутылок той лиловатой жидкости, которую обычно люди используют как горючее для спиртовок, мы же — заправляемся ею сами. Так идем же! Carpediem! [11] «Срывай день», то есть пользуйся каждым днем, не надеясь на будущее (лат.).