Энн Ветемаа - Моя очень сладкая жизнь, или Марципановый мастер

Понятно, что мне захотелось на них посмотреть.

Дальше я узнал, что дело приняло грустный оборот. Моя мать произвела меня на свет в одной частной клинике мальчиком здоровым (м-да, это я уже знал — история с летучей струйкой мочи), а сама, когда мне было семнадцать дней от роду, однажды ночью внезапно умерла от сердечной болезни — инфаркта, которого никто не ожидал. Семья и, конечно, моя мать должны были в самое ближайшее время ехать в Германию, они бывали там и раньше, в свадебном путешествии.

— В конце тридцатых годов Гитлер призвал остзейских немцев вместе с семьями в Германию. Твоему отцу непременно надо было ехать, потому что после предполагавшегося прихода русских его ждала либо смерть, либо Сибирь. Выхода у него не было никакого, он вынужден был уехать, но моему сыну, твоему нынешнему отцу, и его жене Агнес — тогда Бог еще не благословил их детьми, да и сейчас не благословил — пришла в голову мысль, дескать, пусть оставит ребенка им. А то как молодой мужчина отправится навстречу неизвестному будущему, с голодным грудным младенцем на руках. Они и просили, и убеждали Штуде, чтобы ребенка — тебя, то есть — оставили здесь. Они воспитают мальчика, дедушка с бабушкой помогут. А там видно будет. Ну, и тогда тебя усыновили, но с помощью умных адвокатов, с какими-то дополнительными условиями на будущее — эти бумаги спрятаны где-нибудь в секретном сейфе в Германии, или в Швеции, или бог знает в каком тайнике, — вдруг твой настоящий отец вскоре снова окажется в Эстонии при своих фабриках. Ведь надеялись, что жизнь вскоре опять войдет в нормальную колею; а вот видишь, до сих пор не вошла…

— А эти формы и всякие штуки?.. — спросил я.

— Ну, русским их оставлять не хотели. Я тогда сказал, что у меня хватит места, где их спрятать, да и кто додумается искать тут, в сельской глуши. Эта мысль очень понравилась твоему отцу. Он тогда посоветовался со своим отцом, твоим дедушкой, и тот решил, что пусть это остается в наследство его внуку. Остальное-то наследство — торговый дом и фабрики — он оставить не мог. К тому же было бы здорово, если бы в будущем мальчик вдруг захотел изучить вековую профессию их семьи.

И вот однажды ночью на грузовике привезли два здоровенных, по меньшей мере пудовых, мешка миндаля и большие целлофановые пакеты с сахарной пудрой — она страшно боится сырости, сразу сбивается комками — и еще штук семьдесят марципановых форм. Валики, ступки и книги тоже здесь спрятали; вот их ты теперь и нашел. Так что можешь поучиться — книги, вот они, если в самом деле захочешь попробовать делать лепехи из марципана (слово "лепехи" уже тогда оскорбляло мой слух). Но это, конечно, твое личное дело… Разрешение есть, а приказа, понятно, нету. Ну, пойдем в амбар, оглядишь свое добро…

Я растерялся от услышанного, но постарался овладеть собой и спокойно, по дедушкиному примеру, собирать слова во фразы. Со временем я вполне освоил этот навык:

— Дедушка, — начал я, — дай мне сначала прийти в себя от всех этих новостей. Человек, который узнает такое о своих отце и матери, когда опрокидывается весь его мир, не может ведь — если он, конечно, не совсем бессердечное существо — сразу кинуться перевешивать свои мешки с миндалем и пересчитывать добро. Это свидетельствовало бы о невероятной жадности, которой я у себя не нахожу, потому что не унаследовал ее от тебя и от бабушки… Теперь мне надо поразмыслить и о том, с каким лицом я теперь покажусь на глаза своим таллинским папе и маме. По-моему, они очень меня любят и всегда были мне хорошими родителями… И как здорово, что ты все-таки мой настоящий дедушка.

— Ну-у, да-а, — сказал на это дед. — Один из двух, конечно.

Он был несколько растерян.

И тогда мы вместе пошли вниз. Моя мать, которую я прежде считал тетей, была неожиданно для сельского ребенка узкой кости, судя по фотоснимку, девушкой как бы из благородного рода — эту фотографию я видел уже много лет, так что теперь мне, конечно, хотелось увидеть и фотографию своего отца. Своего папы из знаменитого рода Штуде.

Дедушка показал мне много снимков, но больше всего мне запомнилась фотография, которая была сделана, когда мой папа со своим отцом Георгом Фердинандом Штуде приехали к нам в село свататься. Их семья на роскошном "мерседесе", который заехал к нам во двор. Эта фотография была сильно увеличена. Но гораздо большее впечатление, чем мой папа, на меня произвел его отец.

Мой дед по отцу Георг Фердинанд Штуде, судя по фотоснимку, был могучий мужчина властного вида. Они с моим сельским дедом сидели рядом на скамье под кленом. Перед ними стоял круглый столик на одной точеной ножке — работы моего деда — (сейчас этот стол стоит на чердаке), — на нем красовалась здоровенно пузатая бутылка шампанского с серебряным горлышком.