Энн Ветемаа - Моя очень сладкая жизнь, или Марципановый мастер

Когда Лиза привязывала веревку, ее голова доставала до самой крыши. Во время этого занятия — занятия, которое повторялось, наверное, каждые минут двадцать, у меня была приятная возможность заглядывать Лизе под юбку. (Но теперь я чувствую, что мне будет легче и удобней временно использовать в моем рассказе третье лицо — писать об интимных делах от первого лица очень неудобно.)

Итак. Внимательно и с повышенным интересом пялился юный мыслитель — нет, скажем прямо, тринадцатилетний пацан — на крепкие Лизины ноги с красивыми, литыми икрами, которые выше колен неожиданно становились толще. Этим переходы от ее ног к ляжкам напоминали молодые грибы лисички…

Лиза, в отличие от других служанок на хуторе, носила — и в этом могло быть сознательное желание отличаться от остальных — всегда, даже летом, шелковые чулки. Однако эти приковывавшие внимание шелковые чулки бросались в глаза большим количеством спустившихся петель, которые в своей суммарной площади наверняка превышали поверхность целого чулка. Да и вправду, смешно в летнее время работать на хуторе в чулках — долго ли им оставаться целыми…

Сами чулки были бежево-коричневыми, цвета кофе с молоком; по изгибам икр и впереди по ляжкам извивались спущенные петли, будто своего рода рельсы железной дороги — пять-шесть параллельно идущих рельсовых дорожек. И на этих колеях зоркий глаз отмечал и тоненькие шпалы — наверное, это были поперечные шелковые ниточки на бегущей петле.

Так как Лиза носила довольно короткую ситцевую юбку, которая, пока хозяйка балансируя тянулась вверх, подымалась все выше, сидящий внизу юный наблюдатель, испытывавший живой интерес ко всему еще невиданному, мог узреть эти железные дороги во всей их длине. Чулки крепились к поясу широкими розовыми, как бы присборенными резинками. А на концах резинок были кругло-овальные застежки из серебристой проволоки. Относившейся к ним скорее угадываемой, чем видимой пуговке, прикрепленной какой-то резиновой полоской, какой-то горошинке, покрытой шелком, похоже, и обязаны были чулки тем, что удерживались на ногах.

Эти ноги, и чулки цвета влажного песка с дорожками, и розовые резинки… нет, мы не можем утверждать, что на них глазели с чисто эстетическим интересом; то есть и он был, но, конечно, было уже и другое, потому что некое сладкое пульсирование пронизывало известные районы тела юнца, видимо, впервые в жизни; вероятно, что-то от этих бежевых чулок и резинок могло проникнуть даже в сны тинэйджера и по утрам придать запах шампиньоновых плантаций его простыням, но колесо времени пока еще не успело повернуться так далеко… И все же интерес был проявлен — почему бы ингерманландке Лизе не подождать еще немного?!

Однажды в послеобеденный час, когда обратившееся на запад солнце уже не могло заглянуть на чердак — ну разве только чуть-чуть, воздух был как будто в золотой пыли, — Лиза, очевидно, заметила любопытный взгляд молодого господина, нацеленный ей под юбку, и на какое-то время умолкла. Видно, призадумалась. И тут у нее появился совсем другой взгляд; Лиза сунула руку в вырез платья и… оттуда выскользнула голая, пышная, молочно-белая грудь с торчащим коричневым соском…

— Красивая у Лизы сися?..

Это "сися" было такое аллитерационно-мягкое слово. А сама грудь была все-таки скорее полумягкой…

Лиза взяла руку мальчика и крепко притиснула ее к своей груди. Но щупатель груди из мальчика пока что был никакой. Он совсем перепугался. Тогда Лиза начала стремительно действовать. Она стянула юбку через голову — вжик! Ни бюстгальтера, ни трусов Лиза не носила. И вот она стояла в светло-розовом поясе для чулок — надо признать, изрядно испачканном — и ее коричневатые чулки с молочно-белыми железными дорогами больше ничего не скрывали. А из уст Лизы теперь лились слова. Она говорила так быстро и хрипловато, что испуганный мальчик, державший по-прежнему руку на ее груди, этих слов уже и не понимал. Но смысл слов до него все же доходил, дескать, пусть он ничего не боится, ведь они люди с одного хутора, и что она, Лиза, уж знает, что интересует мальчиков, и не надо таиться, что давеча он заглядывал ей под юбку; да и надо ли этого стыдиться, она ничего не стыдится, ей и нечего стыдиться — пусть мальчик посмотрит, как выглядит красивая молодая женщина, потому что рано или поздно это все равно придется увидеть, и не только увидеть… И тут с мальчика были содраны спортивные брюки и трусы — с несколько длинноватыми штанинами, немного похожие на женские, которых их обладатель стеснялся. Юный мыслитель, теперь уже бесштанный, перепугался от этого такого внезапного соприкосновения с подлинной, очень и даже очень материальной реальностью… Его удивило, даже напугало обилие молочно-белого мяса, которое выпирало через верхний край пояса для чулок, словно подошедшее тесто; и груди ингерманландки были действительно огромные, как тыквы, ну, все-таки как юные тыквы… Этой женской плоти было так много, что перехватывало дыхание.