Энн Ветемаа - Лист Мёбиуса

— Надо полагать, теперь последует сентенция о гражданских обязанностях? — апатично спросил Пент.

— Обязательно последует. Я прекрасно понимаю, что сентенции звучат избито: высокие слова вообще сильно девальвировали. Поэтому не стану говорить о государстве, о домнах, тракторах и жилищном строительстве, очевидно, вы знаете это лучше меня. Я буду краток.

Каждая мать внушает ребенку, что такое «мнака» и что такое «бяка» — очень хочется напомнить вам эти элементарные истины, потому что вы себя страшным образом перегрузили и совершенно в них запутались. — Доктор сделал глоток кофе и продолжал: — Взгляните хотя бы на наших санитаров! Нравится ли им ходить за тяжелобольными, кормить, поить и подносить утки? А им порой приходится бегом пускаться с уткой, потому что иной больной минуты потерпеть не желает. Санитары делают свое дело. Некоторые, как например сестра Марта, стараются изо всех сил. А вы муравьишка, воззрившийся на собственный пуп… Пардон, я не уверен, есть ли у муравья пупок… — Тут можно было усмехнуться, напряжение, по всей вероятности, спадало; во всяком случае, доктор и пациент пытались понять друг друга.

— Я тоже делаю свое дело, — сказал в свою защиту Пент.

— Несомненно, общество просуществует и без помощи химика Пента, если ему вообще суждено… А химик Пент окончательно рехнется, разглядывая собственный пупок, так-то вот.

— Я тоже делаю свое дело, — повторил Пент.

Карл Моориц вздохнул.

— Конечно. Что-то вы делаете… Дня через два вы вернетесь в свою мыловарню, благоухающую прогорклым салом и, разумеется, вашими трупными аминами… Что вы зенки вылупили? Само собой, я там побывал! Такова моя обязанность. И что же я увидел? — Он выдержал продолжительную паузу и продолжал без всякой жалости: — Поржавевшие, засиженные мухами аналитические весы. Бог знает, сколько лет ими не пользовались. И если решитесь воспользоваться, взвесьте мушиные трупики — их полно на чашечках. А какие реактивы у нашего химика? Разве баночек пять насчитаешь. Я заметил лакмус, соляную кислоту и мыльный камень… Я не утверждаю, что мыловарение хуже других занятий, но подумайте сами, как вы опустились в своем захолустном поселке! Конечно, формально вы работаете, вы даже представляете нашу техническую интеллигенцию. Но что это за работа? Ведь вы не тянете в четверть, да что там в четверть — в одну десятую своей силы, дорогой Пент Саксакульм… Ну что вы изображаете крайнее изумление. Это ваша фамилия, кстати, тоже какая-то незадачливая, нет, нет, я вовсе не хочу обидеть вашего дедушку или отца… Да вы прекрасно знаете свою фамилию, и когда сюда пришли, знали. Только предпочли инкогнито. Почему? Право, это глупо, потому что мы все равно бы ее установили.

— Значит, вы туда съездили… — Пент вытащил из пачки доктора сигарету, но забыл прикурить и нервно вертел ее в руках. — Саксакульм … Пент Саксакульм… А ведь действительно. Но с чего вы взяли, будто я знал свою фамилию, когда явился сюда? Когда я явился, честное слово (он и в самом деле казался искренним), я ничего не знал… Докажите! — И Пент гневно, даже воинственно забросил ногу на ногу.

— С превеликим удовольствием.

Карл Моориц достал ключ, открыл ящик письменного стола и, уловив на себе удивленный взгляд Пента — теперь можно сказать Пента Саксакульма, — пояснил:

— Н-да, ящики приходится запирать. Разные попадаются пациенты. Немало таких, что посмелее вас.

Доктор протянул Пенту какой-то листок, как будто знакомый.

— Что это? — подозрительно взглянул Пент. Он даже дотронуться до бумаги не решался.

— Запись нашего первого разговора. Я ее сделал, когда вас расспрашивал. Вы рассказывали о своем пробуждении на вокзале и о событиях двух-трех последующих дней. Графы с вашей фамилией, именем, годом рождения и прочими данными, как вы хорошо знаете и сейчас видеть можете, остались пустыми… Наша беседа уместилась на двух листочках. А теперь взгляните на второй листок! Нет смысла читать всю запись. Взгляните, взгляните! Бумага не кусается!

— Выражение у вас, как у кота, который предвкушает… — пробормотал Пент и тут же осекся: внизу страницы он увидел свою милую, несколько форсистую подпись. Собственно, она была какой угодно, только не форсистой — по всей вероятности, рука сильно дрожала, но в конце листа и впрямь стояла подпись «Пент Саксакульм». Несомненно сделанная его рукой. Таким образом он удостоверял своей подписью, что согласен с написанным.

— Я подсунул вам эти странички и к моему удивлению вы их завизировали. Завизировали совершенно машинально. Как видно, вам приходилось подписывать много бумаг.