Константин Семёнов - Грозненские миражи

— Знаю?

— Знаешь!

— Ах, так? — грозным басом спросил Павел и повернулся.

Глаза оказались напротив глаз, губы нашли губы, и по телу поползла сладкая судорога. Рука скользнула по шее, задержалась на плече и опустилась на грудь. Судорога ударила сильней.

— Павлик! — улыбнулась Аня. — Так ты точно не поймёшь. Подожди, я же хотела тебе сказать, что Руслана нашла!

— Что?

— Нашла! Правда, не его, а сына. Пишет, что с отцом всё в порядке.

— Телефон! — потребовал Павел. — Телефон, Аня!

— Нет… — покачала головой Анна, и у Павла кольнуло под лопаткой. — Он совсем глухой после войны. И не ходит почти. Сидит и целыми днями смотрит в окно. А там нет ничего — пустырь до самой Сунжи. Спросят, куда смотрит, вытянет руку в сторону моста и говорит: «Он ещё жив… гады…» Павлик, ты что молчишь?

— А?.. — рассеянно отозвался Павел. — Ничего. Это хорошо. Теперь я знаю.

— Что хорошо? Что с тобой, Павлик?

— Ничего. Всё нормально. Ты иди, Аня, иди, мне надо…

Павел говорил отрывисто, глядя куда-то мимо, и Анна поняла, что сейчас ничего не добиться: слишком хорошо она знала этот голос. Встала, ласково дёрнула его за волосы — Павел ничего не заметил.

— Павлик, — вспомнила Анна у дверей. — Мне сегодня звонил кто-то два раза. Звонит и молчит, номер незнакомый. Мне почему-то показалось…

— Это Кулёк!

— Валя? Ты что, знал? — почти закричала Анна. Павел отрицательно покачал головой. — Тогда откуда?

— Аня, — нетерпеливо сказал Павел, — Анечка! Потом! Подожди немного. Ладно?

В усыпанное звёздами небо с грохотом взметнулся очередной залп, расцвёл фантастическим цветком и разлетелся синими птицами. «До, — тихо запели звёзды, — до, ре, ми, фа». Птицы заполнили всё небо и начали медленно кружиться. Музыка запела быстрей, и птицы увеличили скорость. Быстрее, ещё быстрее, ещё! Скоро уже никаких птиц не было — в звёздном небе, стремительно набухая, вращалась гигантская ярко-синяя воронка.

«Вижу, — хотел сказать Павел, — вижу, родная. Подожди, я сейчас!»

Воронка разорвалась надвое, превратилась в стремительно тающие глаза.

— Подожди! — закричал Павел и проснулся.

Через неплотно задёрнутые портьеры в комнату сочился мутный вечерний свет. Ни на какую воронку он похож не был, скорее, на бледный могильный студень. Павел поёжился и снова закрыл глаза. Несколько минут лежал, пытаясь удержать ускользающий образ и надеясь, что сон вернётся. Ничего не вышло. Сон стремительно таял, и скоро от него осталась лишь тихая мелодия. Но и она продержалась недолго: на улице громко бахнуло, и музыка испуганно исчезла.

— Сволочи! — сказал Павел и повернулся на бок. — Суки!

Не открывая глаз, нащупал стоящий на полу ящик и вытащил из него бутылку. Резким движением свинтил крышку, снова перевернулся на спину, и громко булькая, стал пить прямо из горлышка.

Водка огненной струйкой пробежала по пищеводу, добралась до желудка, и по всему телу разлились расслабляющие волны. Павел сел, свернул самокрутку, закурил, стараясь вместе с дымом затягивать побольше воздуха. На четвёртой затяжке в голове закружилось, и воспоминания о сне пропали совсем. Он тщательно закрыл бутылку и поставил её назад в ящик. Водки там ещё было много — бутылок пять. Вот и пригодилась последняя, выданная на заводе «зарплата».

Где-то вдали протарахтело несколько автоматных очередей, и тут же, словно отзываясь, тяжёло ударил залп. Недовольно задребезжали стёкла.

Павел встал, подошёл к окну, осторожно отодвинул портьеру. Видно было плохо. Тяжёлое сумрачное небо накрыло город, словно маскировочная сетка, и лишь на западе светилась чистая красновато-золотистая полоса. Заходящее солнце играло бликами на крышах и окнах домов, и, если не вспоминать, какой сегодня день, можно было бы подумать, что в городе всё спокойно.

А какое, кстати, сегодня число? Двадцать девятое? Или тридцатое? К родителям он пошёл двадцать пятого — это точно. Двадцать пятого декабря… В стороне вокзала воздух прошили трассирующие очереди, снова рванул залп, но Павел уже ничего не видел: перед глазами стоял разбитый родительский дом.

С родителями он разговаривал последний раз двадцать третьего, телефон ещё работал. Разговор, против ожидания, тяжёлым не получился — отец сдался сразу. Может быть, потому, что Павел использовал запрещённый приём и заявил, что без них не сделает из Грозного ни шагу, а может, просто не осталось ни сил, ни надежд. Назавтра выехать не вышло: у Руслана забарахлила машина. Отремонтировать удалось часам к четырём: на улице уже темнело. За день Павел несколько раз пытался дозвониться родителям — телефон издевательски трещал. Один раз он даже собрался идти пешком, но потом благоразумие взяло верх: связь отказывала далеко не в первый раз, а пешком добраться с родителями до автостанции было бы трудновато.