Владимир Глейзер - Hohmo sapiens. Записки пьющего провинциала

— Привет, Емеля, здорово, Мишка, а где Валерка?

— В ванной отмокает, Яков Ильич. Здорово. Заждались тебя. Познакомься, Володька, наш, саратовский, игрок на все руки. Смотри, что он нам принес.

И выставляет экзотический напиток. Сели, уговорили враз под лимон с сахаром. Вышел Валерка в мокром халате, обнял Брата, расцеловал его взасос, как Хонеккер. Достал армянский коньяк с идеологически невыдержанной надписью «brandy», разлил на пятерых ровно поровну. Вмазали под маслины с булочкой. Перешли к делам.

— Препоны возводят, бляди! Оборзели мздоимцы. Врежь им, Яков Ильич, по телефону ясным голосом, а в главк мы сами поедем.

Звонит беспрекословно. Хохмит:

— Это Брэжнев (долгая пауза), Яков Ильич. — И братоубийственным голосом: — Вы что там, с ума посходили? Пока Старшой в загранкомандировке за мир во всем мире борется, вы уже о дружбе и сотрудничестве забыли? Придут от меня двое — еврей Гойзикер и гой Давыдов. Не понял? Гой — не имя, а нееврей. Как я не молдаванин. Все для них сделаете по-коммунистически — быстро и без поборов. Да-да, после обеда! (К Валерке). Где обедать-то будем? В номере? Очень хорошо, а то в кабаке, как на улице, — жара! По бровям течет, в рот попадает.

— На два часа все заказал, Яков Ильич. Я пока коньячок достану, ты с Эмилем еще пару звонков сделай.

Сделал. Выпили еще пузырь под маслины с булочкой и лимон с сахаром. Поговорили о том, о сем. Брат рассказал красочно про Саратов, как он там в командировке был. Видим, путает с Куйбышевым. Не мешаем. У земляков бизнес, а мне интересно — член королевской семьи, хороший рассказчик, с юмором, и пьет хорошо, не по-хамски, помногу, но редко. Те, которые малой тарой заливаются, либо алкаши-старообрядцы, либо новообращенные стукачи — меры не знают! А тут компания что надо. Только Мишка на автомате, бубнит одно и то же:

— Если юрподдержка нужна, я с Керей Резником, адвокатом, на одной парте сидел. Наш он тоже, саратовский.

Меньшой брат смеется, лоб морщит:

— Да мы сами с бровями. Главное на нашей братской ГЭС — делить по-братски радости, тогда и горя не будет. Давай еще по одной!

Выпили. Чувствую, пьянею, а ведь самый молодой! Налетел на профессионалов. Надо удочки сматывать, а то беспамятством впечатление испорчу. Извиняюсь, что на сеанс в «Россию» опаздываю — французский боевик про фратерните, эгалите и либерте. Еле уговорил без посошка. Целуюсь со всеми, с Братом трижды и на бис. Вызываю лифт, двери занавесом открываются. Не выходя из роли, ору в пустоту «Марсельезу»:

— Вперед, сыны отечества!

Доктор Ибрагим Иммаев родился в бедной даргинской семье. Его папу звали Мамма-бабай, и прожил он две жизни. В первой юный бабай служил ротмистром в Дикой дивизии, нарубил шашкой кучу красноармейцев, бесславно проиграл эту нелепую Гражданскую войну и окопался вдали от мест сомнительной боевой славы.

Здесь, в Саратове, по зову предков, кубачинских серебряных дел мастеров, он устроился скромным гравером в службу быта и двадцать лет тщательно скрывал от правосудия свое контрреволюционное прошлое с отягчающими обстоятельствами.

С началом Второй мировой войны началась вторая жизнь тайного кавалериста. Славные органы НКВД — ОГПУ добились столь очевидных успехов в защите СССР от врагов народа, что патриот Российской империи Мамма Иммаев пошел добровольцем в не добитую им когда-то Красную Армию и честно отвоевал рядовым пехотинцем все четыре года. Посчитав, что заодно он отвоевал себе право на продолжение рода, ротмистр-пехотинец в пятьдесят лет женился и нарек своего первенца Ибрагимом, рассчитывая, видимо, восстановить таким образом все Ибрагимово колено.

Младенец рос в строгости, граничившей с аскетизмом: свинину в доме не ели, а бараниной и говядиной, как, впрочем, и свининой, магазины не торговали. От злоупотребления конно-пшенной диетой мальчик по вертикали не шел, но по уму и горизонтали оказался на высоте. Об этом свидетельствует следующее Ибрагимово изречение: «Меня легче перепрыгнуть, чем обойти!».

Овладев по настоянию отца почти кубачинской специальностью зубного техника по золотым коронкам, Ибрагим облысел, вставил себе из сэкономленного материала сверкающие протезы из драгметалла и жил весело и безбедно, сознательно шокируя население среднерусской равнины своей экзотической внешностью.

Но тут его позвала Родина-мать!

Повестка в армию озадачила Ибрагима чисто технически: в кавалерию он пойти не мог — не уродился еще конь, который вынес бы на своем хребте такого батыра, и не вырыт еще был такой окоп, в который поместился бы столь справный пехотинец! Кроме того, на бесшабашное дезертирство, на котором с угрозой членовредительства горским кинжалом настаивал военный пенсионер папа Мамма, достойный сын дважды патриота пойти не мог, так как генетически потомственный ювелир и зубной техник боялся любой, даже условной уголовной ответственности.