Магда Сабо - Бал-маскарад

Когда-то она много гуляла по этому проспекту с бабушкой.

Только по воскресеньям удавалось бабушке выкроить время для прогулки, да и то не всегда; если же удавалось, бабушка всякий раз приводила ее сюда подышать воздухом. Непростое было дело – идти в этот конец города из Кишпешта, целое путешествие. «Теперь я вожу сюда тебя, – говорила бабушка, – а когда-то я гуляла здесь с той девочкой. Несчастная это была девочка, так же как я была несчастная девушка; тогда я не знала еще твоего дедушку, – он-то объяснил бы мне, как должен поступать настоящий человек. Ничегошеньки я не знала ни о жизни, ни о себе самой, только и умела что повиноваться. Если из той девочки-горемыки выросла какая-нибудь страхолюда, то и я в этом повинна. Теперь я бы ее иначе воспитывала, хотя бы наперекор отцу ее. Но она теперь уже взрослая и даже немолодая уже…»

«Тебе не хотелось бы как-нибудь увидеть их?» – спросила однажды Ева бабушку, когда они прогуливались здесь и бабушка снова показала ей дом на углу, рядом с парком, ту виллу, где она когда-то работала. Она никогда не называла своего прежнего хозяина по имени – дедушка запретил произносить его имя, – просто говорила: «Тот великий человек».

«Я ведь и вправду думала, что он великий человек, – рассказывала бабушка, – до тех самых пор, пока не явился твой дедушка, я считала большой честью работать у него, помогать ему. Но потом твой дедушка объяснил, что он не был по-настоящему великим человеком, потому что тогда легче жилось бы с ним рядом, как-то человечнее. С того и начинается величие, что человек рядом с собою замечает и других людей и, что бы он ни делал, делает так, чтобы и другим хорошо было, не только ему самому. Умный он был человек, ученый человек, очень талантливый, и все-таки он не был по-настоящему великий человек… Он давно уж умер, так что я, если б и хотела, не могла бы его повидать. А девочка вышла, конечно, замуж, вырвалась из этого печального дома. От души желаю ей этого, бедняжке».

Воспоминания так и обступили Еву Медери, едва она снова увидела эту виллу. Фотоателье тоже должно быть где-то на этой стороне. Номер сто пятьдесят восемь – возможно, что оно как раз в первом этаже той самой виллы, где работала когда-то бабушка? Да, да. На балконе вздыбились грифы, над парадным какое-то железное литье, за французским окном – точь-в-точь те шторы цвета бордо, которые когда-то показывала ей бабушка, те самые шторы, которые никогда не разрешалось раздвигать, как будто, выглянув на улицу, человек может научиться чему-то дурному.

Так и есть, фотоателье – в нижнем этаже виллы. Весь этот этаж теперь нежилой: «Химчистка», «Кондитерская», «Фотоателье», «Цветы». Хотелось бы узнать, куда же делась та девочка, та горемыка? Как интересно бродить здесь, по следам бабушки!

Родная моя бабушка!

«Фотоателье № 12». Большая современная, с неоновыми буквами вывеска, на витрине – не обычный трафаретный портрет улыбающегося младенца или мечтательной невесты, а фотография старого крестьянина: небольшие умные наблюдательные глаза смотрят на прохожих из-под какой-то странной, вмятой сверху шапки. На витрине никаких украшений, только ваза, а в ней – несколько веток с красными ягодами. «Неплохой вкус у«Эндре Бороша», – подумала Ева Медери.

Мастерская и внутри оказалась современной и просторной: работа шла сразу в трех кабинетах. Сначала нужно было уплатить за снимок и получить квитанцию; худенькая девушка в синем халате показывала, кому в какой кабинет, очевидно для того, чтобы к каждому фотографу попало одинаковое число посетителей. Не так-то просто оказалось уговорить ее дать талончик непременно к Эндре Борошу.

«Простите, но здесь все работают одинаково хорошо, – протестовала девушка. – У нас это не принято, и не просите!»

«Как же сказать ей, чтобы она поняла и чтобы это не было обидно для коллег Бороша? – ломала голову Ева Медери. – Сказать правду, к сожалению, нельзя, не могу же я объявить ей, что хочу познакомиться с Борошем, так как мне надо увидеть, что он за человек, но при этом он не должен знать, кто я такая, иначе я не смогу помочь его девочке – ведь мне нужно понять, кто окружает Кристину…» Нет, она. не может сказать этой худенькой девушке: «Мне необходимо встретиться с Эндре Борошем». Еще поймет превратно…

Ева молча, умоляюще посмотрела на девушку и сказала только: «Мне очень хотелось бы!»

Она была упряма, мила, она вызывала симпатию, а ее умоляющий тон и эта короткая без каких бы то ни было объяснений фраза прозвучали так по-детски… Девушка смягчилась. Она пожала плечами, даже чуть-чуть улыбнулась, но тут же снова насупилась, словно жалела уже о своем попустительстве, – и отворила перед Медери дверь, на которой стояла буква «В».