Эльмира Нетесова - Я обязательно вернусь

— Знаешь, как наскучался с тебя? Даже плакал. А мамка говорит, что мужикам нельзя реветь. Но маленьким мужикам ждать трудно. Почему большие этого не понимают? Неужели ты деньги любишь больше, чем меня?

— Знаете? Как мне перед ним стыдно стало! — сознался человек впервые. И продолжил грустно:

— Вскоре и жена умолять стала перейти на односменную работу, мол, дома тебя совсем не видим. Дело до слез дошло. Вот так пришлось уступить им. Теперь я в шесть вечера уже дома. Выходные появились. Вожу своих в цирк и зоопарк. Сына на аттракционы, жену в театр. Верите, и денег хватает, и дома все довольны. К нам гости стали наведываться. И я уже не выматываюсь.

— Давно бы так-то! — порадовалась Анна улыбчиво.

— Я, живя с Ленкой, стал в две смены «пахать». Той, сколько ни дай, все мало было. Кашалот ни баба. Случалось, увидит деньги, аж дрожит. В доме ничего не прибавилось, зато у нее барахла — море.

— Пап! А этот аэропорт, куда меня устраиваешь, далеко от города?

— Километров семь надо ехать. Да ты не беспокойся, у них служебные автобусы каждый раз собирают людей, а вечером развозят.

— Совсем кайфово! — обрадовалась Юлька.

Едва Борис прилег отдохнуть с дороги, к Анне привели женщину. Ту, судороги замучили.

— Помоги, Аннушка, подскажи! Спасенья нет. С койки встать не могу, ноги не держат, скручивает всю винтом, а боль такая, что глаза на лоб лезут, — жаловалась баба. Анна посмотрела ее ноги, головой покачала:

— Не только застужены, а и нервы сдали, да еще на тяжелой работе маешься. Обувка у тебя дрянная. Совсем себя не смотришь, — растирала ноги женщины пахучей мазью.

— Я тебе этой натирки дам с собой. На ночь всяк день ею пользуйся. А еще мед по чайной ложке перед сном ешь, не забывай. Дня через три легче станет. Через пару недель и вовсе пройдет. Но мед все время ешь. От него никуда ни деться. Работу смени, иначе вовсе сковырнешься. Ноги в тепле держи, не простужай, сними с них резину. И перестань выпивать, даже с устатку. Не бабье это дело. Постыдись, — корила бабу тихо.

— Я ж от судорог тем спасаюсь. Оно хочь ненадолго, но помогает, снимает их. Без того не продохну. Шибко тяжко, — оправдывалась баба.

— Вовсе себя сгубишь. Лечатся малыми дозами, ты ж стаканами! Как мужик!

— А и работаю на пилораме. Куда деваться? Вровень с мужиками. Троих ращу сама. Их одеть и обуть, накормить надо. Вот и тянусь из последних сил. Помочь некому. В других местах платят мало, не вытяну детвору.

— А мужик где? Чего не поможет?

— Развелись с им, уже три года взад. Дрался, спасенья от него не стало. Насмерть забивал. Завел полюбовницу, я постылой сделалась.

— Эх-х, доля наша бабья, в коромысло согнутая! Ну, да что поделаешь? Одно тебе скажу, ноги в тепле держи! И не пей вровень с мужиками! Не то и дети от тебя сбегут. Мужа с пьянки потеряла. Ни его, себя вини. Бойся, что из-за того горя вовсе одна останешься. Дети не уважают глумных родителей и не прощают им ничего. А ну как в старости кукушкой останешься. Оно и здоровья не станет. Из дома на своих ногах не сможешь выйти. Что тогда делать? Пьяной бабе средь людей уваженья нет.

— Вовсе меня застыдила, — угнула голову баба. И уходя, сказала:

— А все ж послухаю тебя…

…Юлька радовалась как ребенок. Она мечтала поскорее вернуться в город. Давно бы уехала, но знала, без работы там делать нечего, не на что будет жить. А тут такое везенье, отец помог с работой! Крутится на одной ноге, управляется с хозяйством. Борис обещал взять с собой на рыбалку, на вечерний клев, и Юлька ждет, когда отдохнет человек.

Юлька устала от деревни. Впрочем, она никогда ее не любила. Здесь работы всегда невпроворот. Расслабиться некогда и негде. Скука такая, что хоть босиком беги в город из Сосновки. Куда ни повернись, одни старики на скамейках сидят, как тараканы, и обсуждают всех подряд. Шаг не сделаешь без сплетен. Любого в дерьме изваляют. Вспомнила, как деревня следила за нею и Прохором в оба глаза. Уж чего только не сочинили о них.

— Скоро уеду отсюда! Насовсем! Конечно, иногда стану навещать Анну. Но не надолго. Здесь не неделя, день вечностью кажется, — думает Юлька. И чуть не выронила лопату от неожиданности. Кто-то внезапно окликнул:

— Юля!

Она оглянулась, увидела в дверях сарая Прохора. Он был неузнаваем. Побритый, постриженный, одетый по-праздничному, в костюме и рубашке, в сверкающих туфлях, будто убежал с витрины магазина, он не был похож на знакомого, привычного Прошку, в клетчатой рубашке, расстегнутой до самого пупка, в брюках, не знавших утюга, в сапогах, измазанных навозом. Он был совсем своим среди деревенских. Нынешний, словно чужой, не походил на сосновца.