Михаил Барщевский - Вокруг меня

— Согласен. А этого парня жалко. Проращение в крестец.

— И почему некоторым так везет?

— В чем же везет? Его такие боли ждут…

— Да я не про него, я про телевизионщика. Как думаешь, сколько ему за передачу платят?

— Не знаю. А дочка у него аппетитная. Я, кстати, ее тоже как-то по телевизору видел.

— Слушай, говорили, что она лабораторию заставила повторную гистологию сделать.

— Да ты что? И ее не послали?

— Такую пошлешь!..

— А ты напиши, — подсказал ему внутренний голос.

— Что написать? Предсмертную записку? — спросил он сам себя.

И сам же себе ответил, что не стоит. Да, явно смерть была близко. Он всегда чувствовал, когда приближалась беда, когда заболевал, когда был на пороге успеха. Ничего неожиданного, нежданного в его жизни не случалось. А сейчас он чувствовал приближение смерти.

— Нет. Просто напиши, что ты думаешь о своей жизни, — опять вмешался в ход мыслей внутренний голос.

Он привык к его подсказкам. Много лег внутренний голос был единственным, кому он доверял. Они друг другу не врали. Все кругом врали, а они друг другу — нет. Не было смысла. Не было конкуренции, борьбы за деньги, карьеру, женщин, славу. Ни за что из того, ради чего врут. Да и казаться лучше, чем ты есть, было невозможно. Он про свой внутренний голос не знал ничего, а тот, наоборот, знал про него все.

— Зачем?

— А просто так. Чтобы самому лучше понимать, для чего жил.

— У тебя все просто!

Внутренний голос не ответил. Он всегда — чуть схамишь, передразнишь — замолкает.

Человек сел к компьютеру. Глупость! Кому нужно это письмо?

Он давно привык просчитывать поступки, часто на бумаге прописывал очередность шагов, рисовал схемы возможного развития событий и своей реакции на те или иные повороты. При этом сущностное всегда становилось заметным, ибо второстепенное на бумаге выглядело уж совсем неважным.

Конечно, этот текст никто не увидит. Так, для себя. Честно.

Детство, юность — неинтересно… Сегодня никого из тех, кто тогда был, рядом не осталось. Все ушли. Вспоминать те годы не хотелось. Все было так тепло, мягко. Пи за кого не отвечал. Никаких обязательств.

Есть же счастливые люди. Живут себе, и нет у них противного чувства, будто они кому-то что-то должны, кому-то чем-то обязаны, что вот так поступать нельзя, потому что кому-то будет больно. Как им легко! Да, они эгоисты. И плохо им оттого, что их таковыми считают? У них зарплата меньше? С ними меньше общаются? Наоборот. Круг общения уж точно шире — стал кто-то неинтересен, больше не созваниваются, не встречаются, заместили новым. Новые люди — всегда интересно. А он тащил за собой старых друзей. И знал заранее, что скажут, как подумают, о чем спросят. Но бросить не мог. Им же больно. Вообще больно, когда бросают. И чем мягче бросают, тем больнее, между прочим.

Начнем с женитьбы. Женился по любви, не по расчету. Развелся, когда оба поняли, что жить вместе стало неинтересно. Когда оба старались задержаться на работе, встретиться с личными друзьями, лишний раз заехать к родителям. Слава богу, детей не было.

Второй раз женился по страсти. Минуты не мог провести без этой женщины, хотел ее постоянно. Сумасшествие! Поженились, когда она была беременна. Родился сын. А через два года жена умерла. Врачи прозевали воспаление легких.

Третий раз женился по расчету. Нужна была женщина, чтобы заменить сыну мать. Нежная, ласковая, домашняя. Сейчас она где-то рядом. Может, в соседней комнате, может, на кухне. А может, к соседке вышла. Она ему не мешала, когда он в кабинете. Она вообще не мешала. Ну и слава богу! Он любил ее. В смысле — был благодарен, уважал и считался. А что еще надо? В его жизни страсть уже была.

Женщины — не его стихия. Давно, глядя на друзей, он понял, что женщины только отнимают время. Которого и так мало. Вот и сейчас он не жалел о том, что всегда занят делом. Пытался, как мог, сделать жизнь людей лучше, Кого-то чему-то учил, кому-то помогал встать на ноги. И стипендии платил, и с аспирантами возился, и молодые кадры продвигал.

А что толку? Собой доволен, жил правильно. А они? Кто сегодня рядом? Никого! Добрым словом вспоминают? Вряд ли. Впрочем, возможно… Он же вспоминает учителей. И первого начальника. Нет, сегодня другие времена. Всем некогда. Вот когда доживут до его шестидесяти пяти, тогда, может, и поймут.

— А ты все это делал для них или для себя? — напомнил о себе внутренний голос.

— Конечно, для них!

— Подумай. Только честно!