Джон Фаулз - Куколка

— Поспи. Пробудишься и поймешь, что надо подчиниться.

Он выходит, взгляд Ребекки прикован к одеялу. В комнате Джон что-то тихо говорит — кажется, про щегла. Пауза, и вдруг призывная птичья трель серебряным колокольчиком пронзает унылый подвал, точно солнечный луч или укол совести. Впрочем, Уильям Блейк {161} еще не родился.

Ребекка переводит взгляд на крохотное существо в своих руках. В глазах ее плещется изумление чужачком, вторгшимся в ее жизнь. Склонившись, она нежно целует его в сморщенный розовый лобик.

— Любви тебе, Анна. Любви, моя радость.

Младенец кривится, готовый зайтись плачем. Он издает вопль, но, впервые получив материнскую грудь, тотчас смолкает. В комнате вновь зашептались. Прикрыв глаза, Ребекка кормит, с головой погружаясь в ощущение своего «я» — чувство, выразить которое она не умеет, да и не стала бы, даже если б подыскала слова. На мгновенье кроткий взгляд ее карих глаз обращается в темный угол, словно оттуда кто-то за ней наблюдает, потом она вновь приспускает веки. Немного погодя Ребекка начинает тихонько раскачиваться и чуть слышно напевает. Под колыбельную ребеночек затихает. В простеньком напеве нет осмысленных слов, но лишь бесконечное повторенье музыкальной фразы:

— Ай-лю, баю-бай… ай-лю, баю-бай… ай-лю, баю-бай…

Читателям, кому хоть что-то известно о том, кем стала манчестерская новорожденная, не надо разъяснять, насколько далеко это сочинение от исторического романа. Кажется, ее подлинное рождение состоялось за два месяца до событий моей истории — двадцать девятого февраля 1736 года. По правде, я ничего не знаю об ее матери и почти ничего об иных персонажах, реальных исторических личностях, таких как Лейси и Уордли. Кроме имен, в остальном они плод воображения. Вероятно, существуют книги и документы, которые поведали бы о малоизвестных мне исторических условиях, но к ним я не обращался и даже не удосужился их отыскать. Повторяю: это куколка, но вовсе не попытка воссоздать историю в фактах и языке.

К точной и тщательно документированной истории я питаю глубокое уважение хотя бы потому, что ей посвящена часть (очень скромная) моей жизни; но в сути своей история — научная дисциплина, которая в целях и методах чрезвычайно отлична от беллетристики. На этих страницах я лишь раз упомянул Даниеля Дефо (скончавшегося в 1731 году), что есть никудышное выражение моего восхищения им и любви к нему. «Куколка» — никоим образом не подражание Дефо, ибо он неподражаем. Счастлив признаться, что следовал глубинным ходам и целям его произведений, как я их понимаю.

Убежденный атеист вряд ли посвятит свое творение одной из форм христианства. Тем не менее этот роман отчасти создан в знак очень большой симпатии к «Объединенному обществу верующих во второе пришествие Христа», основанному Анной Ли и больше известному как «трясуны». Думаю, для большинства слово «шейкер» («трясун») означает лишь мебельный стиль и чрезмерное пуританство, смахивающее на крайний аскетизм монашеского ордена вроде цистерцианцев. Ортодоксальные богословы презирают наивность доктрины трясунов, ортодоксальные священники — фанатизм, ортодоксальные капиталисты — коммунистичность, ортодоксальные коммунисты — суеверность, ортодоксальные сенсуалисты — отрицание плотского, ортодоксальные мужчины — агрессивный феминизм. Но мне они кажутся одним из самых пленительных (и пролептических) эпизодов в долгой истории протестантского раскола.

Не только по причинам историческим и социальным. В идеологии и богословии секты (взять хотя бы утверждение, что без женской составляющей Троица не может быть Святой), ее странных ритуалах и удивительной бытовой находчивости, богатом метафорами языке и изобретательном использовании музыки и танцев есть что-то общее с отношениями вымысла и действительности. Мы, писатели, тоже требуем от читателей фантастической веры в несообразное обычной реальности и абсолютного понимания метафоричности, дабы «сработали» истины, выраженные в наших тропах.

Конечно, исторически время Анны Ли запоздало, ибо в эпоху открытого инакомыслия (и самокопания) Англия вступила еще в сороковых — пятидесятых годах семнадцатого века. Вскоре после рождения Анны, в апреле 1739 года, разочарованный, но сохранивший сан священник англиканской церкви взошел на холм Кингздаун, что в предместьях Бристоля, и перед внушительным сборищем городской бедноты, состоявшем в основном из рудокопов и их семейств, произнес даже не проповедь, а речь. Кое-кто из слушателей залился слезами, другие так расчувствовались, что впали в оцепенение. Бесспорно, то был народ грубый, неграмотный и весьма податливый; современной антропологии и психологии этакий катарсис вполне понятен. Но дело не только в харизме оратора. Слушатели увидели свет, точно прежде были слепы (как многие рудокопы) иль обитали во мраке.