Петер Ярош - Тысячелетняя пчела

31 октября выпустили из-под ареста Само Пиханду и Яна Аносту. Одиннадцать дней спустя в Компьене кончилась первая мировая война.

Эх, война! Как легко говорится, что она кончилась!

Оказавшись на свободе, Ян Аноста и Само Пиханда мигом заскочили к Валенту, заняли у него по полсотни крон и припустились домой, хотя родные и пытались их удержать. На станции они заказали себе по пиву, чокнулись, весело переглянувшись, и одним духом осушили кружки. «Клянусь богом, Яно, — воскликнул Пиханда, — просто не верится, что мы снова на вольной волюшке. Сцапали нас еще при Австро-Венгрии, а выпустили прямо в Чехословакию. Выпьем еще по рюмочке за республику!» Заказали, выпили. Сразу же снизошла на них радость и разобрала веселость. Обнявшись за плечи, они бойко задробили ногами и тут же запели. Никто и не обращал на них особого внимания — весь народ на станции был занят делом: кто пил, кто танцевал, а кто пел. Крик, галдеж, шум, пение, разговор и всеобщее веселье оборвал вдруг всадник на коне, ввалившийся в широкие и высокие двери станционного здания. Люди сперва завыли с перепугу, а потом закатились смехом. Старик на коне разбрасывал вокруг медяки и выкрикивал: «Это вам от генерала Дерека!! Я генерал Дерек!» Люди бросались со смехом под коня, сшибались из-за медяков, а генеральский легкий конь танцевал над их головами.

Вдруг генерал выстрелил из пистолета в потолок и заорал: «Скоты, такую монархию загубили! Eljen Magyarorszag! Да здравствует Австро-Венгрпя!» И он снова давай стрелять в потолок, а конь бешено заплясал под ним. Покуда он стрелял, люди, вопя и визжа, пятились от него, но, как только он выпустил всю обойму и два раза щелкнул вхолостую, несколько мужчин подскочили к коню и стащили генерала наземь. Конь вздыбился, яростно заржал, опустился на четыре ноги, подкинул раз-другой задом, резко ударил копытами в воздухе — на счастье, никого не задев, — и наконец, рванув, выбежал в открытые двери. Тем временем орава людей била, мутузила и пинала стонущего генерала. Когда же он перестал двигаться, люди вокруг него расступились, и те, что его охаживали, потихоньку стали выбираться из помещения. Само Пиханда и Ян Аноста, вытаращив глаза, наблюдали разыгравшуюся перед ними сцену и теперь, пожалуй, подняли бы генерала, если бы не пришел поезд. Скопище народа ринулось к нему, иные даже споткнулись о тело генерала. Движущаяся толна увлекла Яна и Само в свой круг и дочти что вынесла их на перрон. В невообразимой толчее они едва втиснулись в вагон.

— Думаешь, его убили? — спросил Пиханда.

Аноста лишь сокрушенно дернул плечом.

— Вот ведь, признали теперь за нами язык, у нас своя республика, но господа такие и этакие остались, — сказал Аноста. — А главное, остались наши собственные паны. С этими-то уж придется воевать по-чешски или по-словацки, а лучше всего — по-русски… Мы обязаны это сделать, чтобы эта война имела хоть какой-то смысл!..

— Какой еще у нее смысл! — вскричал Само Пиханда. — Сколько нам она стоила — и ничего не дала. Одного сына у меня убила, другой скитается где-то в плену, а я отсидел полгода за решеткой… А уж о голоде, горе и нужде, что терпели четыре года, я и не говорю…

— А республика, по-твоему, — ничего? — удивился Аноста.

— Она нам стоила слишком дорого, может, мы бы ее и без войны добыли, да подешевле! Ты же сам сказал, что война за нас всего не решила… Ни священники, ни учителя, ни словацкий капитал, ни мировая война не решили за нас того, что мы сами должны решить. Мед в улей носят пчелы… Мы и есть эти пчелы!

Поезд толкал, дергал, и на соседа Само вдруг напала икота. Он давился, глотал слюну, но ничего не помогало.

— У вас нету кусочка сахару? — спросил он у Само.

— Где мне его взять? — рассмеялся тот.

— Ну хоть глоток уксусу, — еле проговорил парень.

— Вот вам щепоть табаку, — поднес Аноста бедняге. — Пожуйте его и проглотите, глядишь, и поможет!

Парень пожевал табак, с натугой проглотил его, а спустя минуту, признательно поглядев на Аносту, сказал: «Спасибо вам, помогло!»

Вскоре он опять повернулся к обоим и представился:

— Я, с вашего позволения, Петер Вайцик из Ямника, дорожник!

Пиханда и Аноста тоже назвались…

— Я слушал вас, — продолжал дорожник. — Вы правы, в самом деле, хотя у нас и республика, а жить будет не легко. Большие дела нас ждут впереди, это точно! Это как если бы человек бродил до поры до времени по трактирам и гостиницам, неприметно портил там мебель, топтал ковры и вдруг оказался дома, у себя, и все-то теперь он должен ценить, беречь и обустраивать. Это дьявольская ответственность, такая республика!