Петер Ярош - Тысячелетняя пчела

— Почему ты плачешь? — спросила Марта.

— Придется с тобой расстаться! — сказал Герш,

— Со мной, отец?

— Поедешь с сестрой в Жилину к моему брату. Тяжело мне, но ничего не поделаешь. Годков тебе прибавляется, скоро, верно, и замуж захочешь идти, а ведь до той поры тебе надо многому научиться. В Жилине есть школа для молодых девушек, я уж и деньги брату послал…

— Когда туда надо?.. — вырвался у нее вопрос.

— Как лето кончится…

— А надолго?

— На год, на два… Не знаю!

— Отец!

Она прижалась к нему, и теперь уже у нее глаза подернулись слезой.

— Не горюй! — шепнул он ей в ухо. — Еще, глядишь, и понравится!

Герш гладил дочь по влажной щеке, а она лишь горько улыбалась. Он хотел подбодрить ее добрым словом, и уж было начал, да тут вдруг донеслись до него звуки цыганского оркестра. Корчмарь припустил во двор и еле протиснулся сквозь толпу детворы к музыкантам. Цыгане, завидев корчмаря, перестали играть, и все пятеро расплылись в улыбке до ушей.

— Желаем здравствовать, пан Герш! Вот мы и пришли, как вы изволили пожелать, — сказал примаш [3] Первая скрипка в народном оркестре. Дежо Мренки из Брезно, а его товарищи учтиво поклонились.

— Добро пожаловать, коль пришли! — приветил их Герш. — Знаю, вы очень проголодались!

— Проголодались! Да еще как! — схватился за живот примаш. — Как поднялись на Боцу — воды напились, а до этого тоже маковой росинки во рту не было.

— Но еду и выпивку вычту из платы!

— Пан Герш, — снова отозвался примаш. — А мы ведь еще не столковались!

— Нет разве?! — улыбнулся Герш и погрозил ему пальцем. — Плачу так, как договаривались в прошлом и позапрошлом году.

— Неужто ничего не надбавите? — прощупал корчмаря примаш Мренки. — Пятеро нас, и с прошлого года у нас у всех скопом десяток ребятишек прибавилось. Есть надо, а денег ни шиша. Не хотите же вы, пан корчмарь, чтобы мы воровали?!

— Чего плетешь? — подивился Герш. — Десяток ребятишек прибавилось?! У вас что, по две, по три жены?!

— Зачем же так, пан Герш? Да моя Эрика мне бы глаза выцарапала! — рассмеялся Мренки. — У каждого

жена родила по двойне! Так вот!

— Ох, надуть меня хочешь!

— Как бог свят! — поклялся примаш и осенил себя крестным знамением.

— Так ли уж свят?! — улыбнулся Герш и недоверчиво покачал головой.

— Чтобы нам провалиться на месте, чтоб у нас легкие повысохли, чтоб у нас скрппки порастрескались, — наперебой божились, крестились все пятеро.

— Ну ладно! — махнул наконец корчмарь рукой. — Накормлю бесплатно, но ни гроша не прибавлю!

Цыгане поклонились и вместо того, чтобы рассмеяться, заметно посерьезнели. Лишь краем глаза покосились друг на дружку и заиграли. Тихо и тоскливо. Корчмарь кивнул им, и они последовали за ним. Шли и играли, пока звуки не проглотила корчма.

В небольшой комнатенке ритмично тикали часы и раздавалось мерное, спокойное дыхание. Мартин Пиханда, склонившись над своей географией, вздыхал над зачитанными путевыми записками и вдохновлялся картами. Он задержал палец в гавани Маданг, здесь решил сесть в белоснежный парусник и вместе с командой отправиться к Адмиралтейским островам, на остров Манус. Севернее архипелага Ниниго пересек экватор и по экватору в западном направлении обогнул множество рифов, миновал остров Вангео, ловко проскользнул меж Молуккскими островами, пристал к островам Сула и, отдохнув, устремился к Целебесу в порт Манадо. Здесь он сошел на берег, переженил всю команду на местных красавицах, а для себя выбрал самую распрекрасную — пылающую страстью, любвеобильную дочь местного вождя. После десятилетней горькой и сладкой и, конечно же, чересчур изнурительной работы он вместе со своими товарищами обучил туземцев словацкому языку — и читать, и писать. Со временем распространил среди местного, жадного до знаний, населения все сочинения Штура, поэмы Голлого и снискал две тысячи подписчиков «Словенских поглядов» [4] Стр. 40 «…распространил среди местного… населения… сочинения Штура, поэмы Голлого и снискал две тысячи подписчиков «Словенских поглядов» Штур Людовит (1815–1856) — филолог, поэт, публицист, общественный деятель, идеолог и вождь словацкого антифеодального национально-освободительного движения 40-х гг. XIX в., один из основоположников философии, эстетики и литературной критики словацкого романтизма. Голлый Ян (1785–1849) — словацкий поэт, автор патриотических поэм в традициях античного эпоса. «Словенске погляды» («Словацкое обозрение») — словацкий общественно-литературный журнал, служивший в XIX — начале XX вв. проводником национально-освободительной идеологии. Издается с 1881 г. по настоящее время. И. Богданова . . А еще через десяток лет своевольно объявил остров Целебес первой и единственной словацкой колонией и всех новоиспеченных Целебесских словаков принял в местное, недавно основанное отделение Матицы Словацкой [5] Стр. 41. Матица Словацкая — словацкая культурно-просветительская организация, созданная в 1863 г. для содействия развитию национальной науки, искусства, литературы и для распространения просвещения среди народных масс. В 1875 г. упразднена венгерскими властями; восстановлена в 1919 г., после образования Чехословацкой республики. И. Богданова . . Сам же стал его председателем, пожалуй, еще более рьяным, чем некогда досточтимый епископ Мойзес [6] «…чем некогда досточтимый епископ Мойзес…» Мойзес Штефан (1797–1869) — банскобистрицкий епископ, в 60-е гг. активный участник движения за свободное развитие Словакии, первый председатель Матицы Словацкой. И. Богданова . . Он предусмотрительно познакомил этот добросердечный народ и со словацким фольклором, а статного туземца определил местным Яношиком [7] «…статного туземца определил местным Яношиком…» Яношик Юрай (1688–1713) — народный герой, «благородный разбойник», в словацком фольклоре с середины XVIII в. олицетворял народный протест против гнета феодалов. И. Богданова . , вверил ему збойничью дружину и отослал в горы. Там им надлежало охранять и защищать народ в случае, если кто учинит над ним несправедливость. Да и сам он с товарищами не терял времени даром. Они научили Целебесских словаков ремеслам: обработке дерева, глины, льна, шерсти и железа. Росли дети, жены старились, а сердца переселенцев разрывались от тоски по родимой сторонке. И как они сойдутся, бывало, вечером за рюмочкой горячительного — растоскуются, размечтаются, распечалятся и затянут надрывно: