Петер Ярош - Тысячелетняя пчела

У мальчика засияло лицо.

— Хочу! — сказал он.

— Мало ли чего хочешь! — нахмурился Само. — А знаешь, какая это незадача часовщиком быть? Нынче часы разве что у священника, учителя, нотара да кой у кого из зажиточных крестьян. Что ж чинить станешь? Горе будешь мыкать всю жизнь!

— Поди сюда! — улыбнулся Валент племяннику. Мальчик прижался к нему. Валент отстегнул от жилета цепочку и вытащил из кармана часы. — Дай-ка руку!

Мальчик протянул ладонь — Валент опустил на нее часы.

— Смотри не сломай, они твои.

Все ахнули, осчастливленный мальчик еще долго держал ладонь открытой. Округлившимися глазами смотрел он на часы, а когда наконец осознал, что они ему подарены, закрыл ладонь и бросился к дяде на шею. Обнял его, поцеловал и тут же побежал в соседнюю горницу. Все дети понеслись за ним. Братья улыбнулись друг другу, чокнулись.

Утром Валент простился с матерью, братом, невесткой и детьми и собрался домой. Мать провожала его.

— Загляну к тестю и теще, — сказал Валент. — Может, дадут коляску до станции. А вы-то видитесь, бываете друг у друга?

— После смерти отца никто у нас не показывался.

— А вы?

— Все недосуг было!

Они обменялись взглядами, покивали.

— Помни, сынок! — Мать схватила его за руку. — Хоть ты и ученый, а рано гопать: скажешь гоп, как перескочишь. Держись подальше от политики, для бедняка политика — петля. Делай свое дело честно и добросовестно!

Мать перекрестила его.

Валент обнял ее, поцеловал и пошел. Постаревший Гадерпан пробирал во дворе работников. Чихвостил их почем зря, грозился с работы прогнать, а заметив Валента, сразу притих, словно устыдился.

— Еще вчера тебя ждал.

— Заболтались мы с братом.

— Ну заходи!

— Я ненадолго, — сказал Валент. — От Гермины поклон. Она бы тоже приехала, да доктор запретил. Надо поберечься.

— Срок-то когда? — улыбнулся Гадерпан.

— Вот-вот!

Гадерпан пошел за водкой, а Валентом занялась теща. Он рассказал ей о дочери. Теща нахмурилась.

— А что болтают о тебе и о Ганке, знаешь?

— Знаю!

— Этого нельзя было допустить!

— Что поделаешь? Перевешать все село прикажете?

— А хотя бы! — Теща гневно топнула.

— Глупости! — осадил ее Валент. — Они правы, она ждет от меня ребенка!

— Мужик! Болван! — процедила сквозь зубы теща. — Мужиком был, мужиком и останешься, будь ты хоть стократ доктор!

Валент не проронил ни слова.

Поклонившись, вышел. Вскорости воротился Гадерпан с рюмками и бутылью вина.

— Где же он? — спросил.

— Ищи-свищи!

— Послушай-ка, что ты ему опять наболтала?

— А то, что ему полагалось услышать! Растяпа он, мужик, и ничего больше!

— Ну и дуреха! Радуйся, что он посадил себе на шею твою дочь. Или хочешь, чтоб он назад ее приволок?! Я ведь тоже мужик!

— Оба из одной плахи вытесаны!

Выбежав из дому, Гадерпан стал выглядывать Валента.

— Паныча не видал? — окрикнул он ближайшего работника.

— Уехал! — был ответ.

— Беги за ним, пускай тотчас воротится!

Валент не воротился. Быстро поднялся по Глубокой дороге, добежал запыхавшись до Камня, а оттуда, перемахнув через Вахтаров холм, спустился к железнодорожной станции в Кралёвой Леготе.

В Ружомберок поспел еще до обеда.

Жена встретила его радостно, по он был мрачен, все отмалчивался, хмурясь пролежал всю вторую половину дня.

— Тебя что-то тревожит? — не унималась Гермина.

— Нет!

— Как наши?

— Живут, кланяются тебе!

— А ваши?

— То же самое.

— И все-таки с тобой что-то неладно?!

— Да ничего, господи! Устал, поезд меня вконец доконал, да еще ты добавляешь… Иди отдыхай!

Она подсела к нему, взяла за руку.

— Я все знаю. Мама уже две недели назад отписала, — сказала она вполголоса, глухо. Он хотел встать, но она удержала его. — Мне это не мешает. Смирилась я… Что было, то было… Теперь ты только мой!

Прильнув к нему, она тихо заплакала.

И вдруг прорвало куль: посыпались роды… К исходу года в семье Пихандов, если считать и Ганку Коларову, их было четверо. Взошла опара в соломенном лукошке. Сперва примостится она незаметно под белой полотняной салфеткой, особо даже не пахнет, сидит смирно, не шелохнется. И вдруг приподнимет легонькую салфетку, выбродит за стенки лукошка, перевалит через край, перескочит, пощупает вокруг себя пространство, клейко пристанет к предметам, и запах ее разольется широко окрест. Какое это чудо, когда женщины рожают! Детьми пахнет весь дом, целый мир! Ничто на свете не источает такого аромата, как женский, человеческий плод! После долгих месяцев Само Пиханда впервые почувствовал себя счастливым: он поднял высоко над головой новорожденного сына, потом опустил его к лицу, нежно уткнулся носом в его мягкое брюшко, понюхал его, поцеловал в ножку, в спину, попку — и смеялся, плакал и снова смеялся…