Петер Ярош - Тысячелетняя пчела

— Красота-то какая! — ахнул Валент, ввалившись в кошару.

— Ясный день, и впрямь замечательный! — согласился Само.

Валент подсел к крепчавшему огоньку и стал согревать над ним руки; потирая ладони, он то и дело взглядывал на брата, потом вдруг взял да выпалил:

— Иной раз жалею, что не остался крестьянином или не стал каменщиком, как ты!

— Жалеть нечего! — улыбнулся Само. — Тогда и тебе пришлось бы стать социалистом… А этого ты боишься!

— Дорогой брат, все это одни фантазии! — вздохнул Валент. — Я пока не жалею о том, что делаю. А сейчас вот не нарадуюсь, что дома. Чувствую себя здесь куда безопаснее. Поверь мне! Воздух чистый, подтатранский! А в Праге одна копоть и дым, грязь да пыль. Губительный воздух. А сама жизнь! Сложная, неестественная, сплошное притворство. А тут такая красота! Чистехонький снег, благостный зимний воздух, синее небо… Жить бы здесь да жить… В радости и веселье!

— А выжил бы ты тут? — опять улыбнулся Само. — Сам видишь, ишачу в поле, да еще по свету брожу, каменщиком подряжаюсь… И не я один. Отстраиваем Дебрецен, в Будапеште на парламенте наши имена [88] Стр. 254. «…в Будапеште на парламенте наши имена…» — здание будапештского парламента выстроено в новоготическом стиле накануне первой мировой войны; в его строительстве принимали участие мастера всех наций и народностей Венгрии. И. Богданова . , в Темешваре [89] Ныне Тимишоаре в Румынии. , в Вене, в Братиславе обновляем старые дворцы и возводим новые… Полгода в семье и нехватке, полгода на кирпичной кладке… Нелегкая это жизнь! Дети растут без отца, тоска в чужом краю, а что наработаешь? Пятнадцать гульденов в неделю, ежели повезет, да горбатишь при этом по двенадцать часов в сутки… У тебя, брат, иной хлебушек, полегче будет!

— Тебе так кажется, — вздохнул снова Валент, — но это не совсем так. У меня свои заботы! И еще какие! Судья подчас вдвойне раб…

Братья умолкли… Огонь полыхал, но по краю уже чернели угольки. А когда молчанье слишком затянулось, они потушили огонь и вышли из кошары. Полуденное сияние было в самом разгаре. Они прищурились, но все равно на глазах выступили слезы. Они утерли их, пристегнули лыжи. Взглянули друг на дружку.

— Ну жми долиной вниз! — сказал Само брату. — Да держись хотя бы метрах в пятидесяти от меня, а то сшибемся.

Валент кивнул и уже лишь смотрел вслед летевшему с поляны на дорогу Само. Клубы снежной пыли вздымались за его спиной, и Валент на мгновение увидел снежную радугу. От восторга аж сердце подпрыгнуло, и он зычно, громовым голосом закричал самому себе: «Эй, эй-ей-ей, ай! ай-яй-яй!» И, словно внезапно набравшись сил, резко оттолкнулся палками и напружиненными ногами. Даже взлетел на полметра над снегом. Крутой склон принял его, стремительность спуска росла. А когда он снова захотел заорать во всю мочь — то вдруг упал. Сперва скользил на заду, потом на спине, и наконец скрутило его и подбросило. Ликующий выкрик захлебнулся где-то посреди горла. Но снегу было столько, что он ничуть не ушибся. Только лыжина отстегнулась да снежная пыль набилась под самую рубашку. Он встал, прикрепил лыжу, отряхнулся, нашел палки и рванул по лыжне вслед за братом еще неистовей прежнего.

Звонили обед, когда промерзшие братья подкатили к дому. Они стряхнули с себя снег, поели и сели к печи, где гулко трещали раскаленные сосновые дрова. Смоляной дух приятно дразнил чуткие ноздри, даря голове и телу истому и успокоение. Но Само не сиделось у печи. Он то и дело вставал и беспокойно сновал по горнице, потом снова подсаживался к печи и нежно касался ее теплых боков, словно оглаживая тоскующую по любви женщину. Он не обронил ни слова, лишь вздох иной раз соскальзывал с губ. Брат Валент приглядывался к нему, потом подошел, положил руку на плечо и подбадривающе сказал:

— Не тревожься, все в конце концов образуется.

Само аж подбросило.

— Иди ты к богу со своей хилой надеждой! — взревел он как ужаленный и грохнул кулаком в стол. — Когда оно образуется? Через сто лет? Через двести? Я хочу сейчас!

— Без терпенья нет спасенья! — сказал раздраженно Валент.

— К черту такую покорность! Она лишь питает зло, губит в человеке всякую надежду и сеет отчаянье. Пороть надо покорных!

— Я не покорный! — сказал Валент. — Я верю в прогресс. А это не покорность! Свет исподволь меняется, капитал меняет его. Вырастут новые фабрики, будет больше работы. Нужно только терпеливо ждать!

— Сколько же еще ждать, может, до смертного часа? — оборвал его Само и рассмеялся. — Или ты думаешь, со мной кто поделится? Глянь-ка, что мы едим всякий день. Малость молока, галушки с брынзой или капустой, вареную картошку с капустой, вареную капусту, капустное хлебово, горячую уксусную похлебку [90] Суп на сыворотке, полученной при добавлении в молоко уксуса. , кислую, как моча, и дай бог раза два в месяц копченое мясо с крупой… Хоть у нас и здоровые зубы и желудки, а тела по большей части слабые, отощалые, худые и хворые. Не будь, Валент, таким, как все эти святоши с тугими карманами! Утешаешь, призываешь к терпению, обещаешь, и ни черта больше! От этих речей и крупицей соли не разживешься!