Джулиан Брэнстон - Вечные поиски

У пыльной дороги, ведущей в столицу, стояла лавка, предлагавшая самые разные товары, где торговал, пожалуй, самый грубый и самый неприятный человек в мире с помощью своей многотерпеливой жены. Как собака становится похожей на хозяина, так и она столь долго жила с выражением зловещего равнодушия на лице, подобного мертвому штилю, что выглядела попросту никакой, вроде внутренности пустой коробки. Лавочник хищно расхаживал по пыльной обочине. Когда наступала полуденная жара, его соседи предавались сиесте, а он следил за дорогой, преследуемый мыслями о числе покупателей, не заглянувших в его лавку или же заглянувших и ничего не купивших. А в лавке было все, чего душе угодно, – вяленое мясо, мука, пуговицы, оружие, огородные инструменты, тюфяки, тарелки и ножи, вино и так далее, и тому подобное. Даже одна новинка, подзорная труба из только-только изобретенных, которая упала из мчавшейся мимо кареты, а теперь вместе с несколько поцарапанным кожаным футляром и легкой вмятиной на металле – памяткой о падении – была его гордостью и центральной приманкой и окружении прочих товаров.

Он напрактиковался показывать трубу потенциальным покупателям, укрывая вмятину ладонью, и многозначительно произносил фамилию изготовителя, выгравированную вокруг окуляра, чтобы поразить осведомленностью об изготовителях подзорных труб, однако кареты продолжали проноситься мимо, никогда не останавливаясь и более ничего после себя не оставляя, кроме пыли. Он даже пытался высматривать в трубу приближение карет, но ни разу не увидел ни единой. Затем они внезапно проносились мимо, будто вдруг материализовавшись из особого мира, где нет ничего, кроме мчащихся карет, колесниц и дилижансов. Тогда он попытался смотреть в трубу – вслед им, но видел только кремнистую пыль и черные мазки исчезающих колес. И вслед им – угасала надежда. Его жизнь двигалась мимо него с неожиданными анонимными экипажами, удалявшимися в сторону столицы.

В этот капризный и допекающий день, когда лавочник устремил взгляд на дорогу в ожидании очередного разочарования, он услышал пение и решительный топот марширующих ног. А затем на раскаленной дороге появился старик, чьи белые волосы горели, коронованные беспощадным полуденным солнцем.

Лавочник с первого же взгляда понял, что старик помешан. Один, с пустыми руками, на дороге под палящим солнцем с непокрытой головой – даже если он еще не сошел с ума, то скоро сойдет. Быть может, старик опасен. Лавочник вошел в лавку взять свой пистолет.

Старик дошел до дверей лавки. Увидев, что она открыта, а внутри сумрачно, он немедленно рассудил, что перед ним одна из благословенных пещер, населенных святыми людьми, которые по мудрости своей и по своевременному указанию Бога обеспечивают странствующих рыцарей пищей, кровом и духовными поучениями.

Тут с пистолетом вышел лавочник и удивился, увидев, что старик молитвенно преклонил колени в пыли. Но старик незамедлительно встал, со слезами на глазах обнял лавочника и вошел в лавку. Встревоженный этим вторжением лавочник со страхом поглядел в оба конца дороги. Насколько хватал его глаз, там ничего не было – ни карет, ни неизвестных пешеходов, ни потенциальных покупателей. Если ему придется пристрелить ворвавшегося к нему сумасшедшего старика, подумал он, свидетелей не будет.

Однако ничему такому произойти суждено не было: старик за краткий срок вышеизложенных размышлений успел выйти из лавки на дорогу, позевывая и потягиваясь. А в руке у него была подзорная труба. Она зафиксировалась как реальность в помутненном восприятии лавочника. Его ограбили! Ноги и руки у него странно задергались, точно зверек в мешке.

– Будь ты благословен за свое гостеприимство, – сказал старик, – за бодрящую силу твоего ложа из целебных трав, за твою чистую, освежающую ключевую воду и сытную питательность твоего хлеба. А это, – сказал он, поднимая подзорную трубу за ремень футляра, – самый дивный дар из всех, волшебное наблюдательное стекло, и теперь я сумею найти моего верного коня Буцефала и бдительно следить, не появятся ли демоны и злые духи, завладевшие этим злополучным краем.

И снова старик заключил лавочника в объятия. Среди более поздних смутных воспоминаний лавочника о произошедшем было и такое: от старика теперь веяло запахом сладкого сна, родниковой воды, хлеба и чистоплотности, хотя за несколько мгновений до этого от него разило дорогой, потом и пылью. Внезапно он заблагоухал, как спелое яблоко. Но за секунду, которая потребовалась лавочнику, чтобы разобраться в этом, старик уже снова зашагал по дороге, решительный и грозно невинный.