Михкель Мутть - Международный человек

Но это была не вся правда. Я не дурак, сказал он себе... Фабиан понял, откуда ветер дует и что вскоре будет происходить в обществе с ему подобными.

4. Аргентина

Он только что вернулся из Аргентины, куда его пригласила эстонская девушка Мирьям. Они познакомились в Стокгольме в Эстонском доме, чуть не всю короткую летнюю ночь проговорили, сидя в парке на скамейке перед оперным театром. Позднее завели переписку. Мирьям была замужем. Не за эстонцем. К удивлению Фабиана, эстонцев в Аргентине было около двух тысяч, однако большинство из них уже пожилые люди, и для вступления в брак были важны совсем другие качества, нежели национальность.

До чего же далеко была эта Аргентина! Фабиан отправился туда на самолете, потому что время было советское и можно было лететь по искусственно заниженным ценам. Он провел в Буэнос-Айресе два месяца, постепенно в его душе стали нарастать угнетенность и растерянность, как это обычно бывает на чужбине. Фабиан не переставал удивляться, что и в этих местах, где он раньше не бывал и о которых ничего не знал, жили ему подобные существа. Что жизнь проникла всюду и существует даже в том случае, если Фабиан ничего о ней не подозревает. Стало быть, жизнь не была его представлением, но объективной реальностью. Люди жили такой же жизнью и в десяти тысячах километров от его родного города, они любили, страдали, размышляли, делали закупки и смотрели на небо. И что самое удивительное, они в свою очередь ничего не знали о Фабиане. Они даже не знали, что не знают. Это одновременное сосуществование миллиардов на земном шаре и их разъединенность сводили Фабиана с ума, как только он начинал об этом думать.

Даже небо на Огненной Земле было другим, чем в Нымме, и это увеличивало растерянность Фабиана. Я должен туда вернуться, решил Фабиан уже тогда. Ему ужасно нравилось поехать куда-нибудь во второй раз — чтобы вспомнить первый раз. Только во второй раз кто-то или что-то становились тем, чем они на самом деле были. Поэтому Фабиана нисколько не утешала возможность начать другую жизнь на земле, если он ничего не помнил о первой. Может, он и жил второй раз? Вполне возможно. И что же? Если не помню, следовательно не жил.

Сойдя с самолета Москва—Таллинн, он заехал на такси домой. Квартира была пуста. Он знал заранее, что там и не могло никого быть. Лиза ушла, ушла окончательно, как обещала, и ключ давно бросила в почтовый ящик Фабиана. Так что она даже теоретически не могла ждать его в квартире, и все же Фабиан испытал легкое разочарование, когда открыл дверь и его встретили тишина и немного спертый воздух. Он никак не мог поверить, что что-то навсегда ушло из жизни.

Однако он был существом общественным, не созданным для одинокой жизни. Особенно после возвращения из далекой страны была неодолимая потребность поговорить на эстонском языке. Поболтать по-эстонски — вот что было ему нужно. И он решил поехать в Кабачок художников, который еще совсем недавно вызывал у него отвращение, потому что там он все чаще встречал тех, для кого время, казалось, навсегда остановилось и лучшие мгновения жизни остались в прошлом, когда они были кем-то — подающими надежды или оправдывающими надежды, но чьи порывы утихли, машина застопорилась или съехала в канаву. Теперь они искали общества себе подобных, которое помнило их в том времени, в котором они были кем-то.

Однако Фабиан даже думать не хотел об исчезновении с арены, у него все еще было чувство, что вся его предыдущая жизнь была лишь началом, правда затянувшимся, как бы там ни было он не хотел да и не мог оказаться на одной волне с тем уходящим на дно поколением. Это было не для него! Болезненность хороша, когда тебе нет тридцати. Тогда потусторонние позы кажутся прекрасными. Теперь, наоборот, нужно стать молодым.

Депрессивная аура этого общества удваивала эффект от происходящих перемен. Все артистическое сообщество, когда-то имевшее вес, теперь подсознательно тосковало о прошедшем и жило в лучах прошлой славы. Друг для друга они все еще были крутые парни, но это была уже игра, оперетта, силовые линии общества оставили их далеко позади. Теперь они превращались в мастеров балагана, которым после представления накрывают стол где-нибудь в уголке на кухне. Вопреки законам природы в отношении этих людей филогенез переходил в онтогенез. Судьба вида настигала после судьбы индивида.

От них веяли такие настроения, от которых Фабиан испытывал интуитивное стремление дистанцироваться.