Юрий Буйда - Львы и Лилии

Но еще ужаснее были ее воспоминания... все эти ее мужчины, все эти поэты и красавцы... она перебирала их, как старуха — пуговицы в шкатулке... этот, тот и этот, а еще тот... как же его звали? Она забывала их имена... забыла... помнила только, что они любили ее... обожали ее... ползали на коленях... носили на руках... воспевали... целовали ее ноги...

Ну и, конечно, вернулся Лев Страхов... ураган, катстрофа, погибель... землетрясение и пожар... настоящая любовь... она вспоминала его каждый день... она ждала письма, звонка, зова... вот он приедет, примчится, толкнет дверь, подхватит ее на руки, швырнет на кровать, зарычит, набросится... захватчик, победитель, герой... и этот его голос — пленительный голос зла... она плакала, глотала таблетки, пила коньяк...

Я много раз просила ее рассказать о себе... не о любовниках, нет, и не о Льве Страхове, черт бы его взял, — о себе, о настоящей... я же ничего не знала о ее детстве, о ее родителях... что она читала, что любила, ненавидела, как, чем жила до меня... я пыталась расспрашивать ее о театре, о ее ролях... о чувствах, мыслях... черт, мне хотелось объема, жизни, живого человека, а не безупречного мрамора... дело даже не в том, чтобы полюбить ее какой-то новой, живой любовью... дело в том, что я хотела понять... понять ее... она была не просто моей матерью — она была частью меня... но я — я не была ее частью, вот в чем дело... она не считала нужным... ей и в голову не приходило — открыться перед дочерью, перед единственной дочерью... а ведь я — все, что у нее тогда осталось... все, больше ничего у нее не было... ничего и никого — только я... наверное, я поздно спохватилась... а может быть, мне не хватало настойчивости... и еще эта моя постыдная деликатность... не суй нос в чужую жизнь... ее жизнь была чужой, закрытой... да ото всех закрытой... она привыкла фальшивить, притворяться, играть... она не хотела рассказывать о себе ничего такого, что изменило бы мое отношение к ней... она не хотела и, наверное, уже не могла сойти на мою землю — это я должна была подняться до ее небес... тень должна вырасти... ну а если у тени это не получается, что ж, это проблема тени... моя проблема... она считала, что все в порядке, хотя никакого порядка давно не было и в помине... ей было достаточно воспоминаний о том, как ее любили, обожали, носили на руках... все эти поэты и красавцы, имена которых она даже не потрудилась запомнить... ей было достаточно Льва Страхова, коньяка и нембутала... коньяка и валиума... коньяка и феназепама...

И лишь однажды... это случилось незадолго до ее смерти... я хорошо помню тот вечер... мы смотрели по телевизору новости и вдруг услыхали: погиб Андре... тот самый Андре... оказывается, этот итальянистый красавец женился на какой-то страшно богатой женщине... она была старше его... лет на тридцать, наверное, старше и очень богата... миллионерша какая-то... они прожили вместе года полтора... и вдруг он соблазнил то ли ее дочь, то ли внучку, какую-то молоденькую девочку, и эта старуха его убила... забила до смерти железной палкой... ужас... я хорошо помнила Андре: он соблазнял всех машинально, привычно, мимоходом... у него качество такое было — всех соблазнять, всем нравиться... ну это как цвет глаз или привычка дышать, от природы... у кого-то голубые глаза, а у Андре — привычка соблазнять... а эта женщина приревновала его к девчонке — и убила... железной палкой, Боже мой, железной палкой по голове...

Сюжет в новостях был коротким — не больше минуты... потом стали показывать каких-то футболистов... и вдруг я услыхала стон... я испугалась... я даже не поняла сначала, что происходит... а это она — она плакала... она тихонько всхлипывала, постанывала, у нее текло из носа... она вся содрогалась... Господи, я никогда не видела ее такой... никогда... ну да, коньяк и таблетки, это понятно, но все же, все же... дело не только в коньяке и таблетках, я уверена... она корчилась... плакала, забыв про коньяк... уронила сигарету на пол — едва не прожгла ковер... я растерялась... не знала, что делать... я боялась ей помогать — она ведь могла разозлиться, накричать...

Потом она затихла... выпила коньячку, закурила... я не стала выключать телевизор, чтобы не спугнуть ее... она сама выключила... встала, прошлась по комнате... наконец заговорила...

Никогда я ее не понимала, эту Федру, сказала мать, наверное, все дело в том, что я — другая... я — Ганна Главари, Марица, фейерверк, трам-там-там и трам-там-там... а она — она из другого теста, эта Федра... из того же теста, из которого выпечены все эти Клитемнестры, Медеи и леди Макбет... тяжеловесные стихи, пафос, тога... или что там они носили? Пеплос? Хитон? В общем, что-то ужасное, монументальное, из мрамора и гранита... монументы, а не люди... все эти Тесеи, Ипполиты, Цицероны... и Федра... эта Федра... влюбиться в мальчика только потому, что он похож на ее мужа... но ведь не в муже дело... да плевать ей было на мужа... ни один муж не стоит бессонных ночей и слез... о Господи... а вот этот мальчик — стоит, он стоит бессонных ночей... впрочем, дело даже не в мальчике, нет... это любовь... он стоит любви... любовь стоит любви...