Дорис Лессинг - Сентиментальные агенты в Империи Волиен

И на лице каждого из них мелькает легкая неловкая улыбка от ощущения абсурдности ситуации.

Он все это проделывает в одиночку. Именно он обладает чутьем, искрой, движущей силой, энергией, именно он может завести этих людей, или, иначе говоря, кадры. Он — кто такой? Кто я? Может, это он бормочет про себя в минуты паники, видя, как марионетки дергаются и качаются на веревочках повсюду, куда он ни взглянет. Но как подобное стало возможным?.. Все эти умные, умелые, опытные люди? Выполняют его призывы?

Он чувствует, как будто сам дергается над пустым пространством. Паника накатывает снова и снова, но он от нее уклоняется, избегает ее, бежит… Он работает усерднее, быстрее, переезжает с места на место, едва ли спит вообще, ест только попутно с этим процессом убеждения людей и манипулирования ими: «Нет, мне только сандвич, благодарю вас, вполне достаточно…»; «Разве что стакан воды, больше я ничего не хочу…» Но тем временем что-то происходит. Наступают, бесспорно, какие-то перемены. Разумеется, не в масштабе, предусмотренном на этапе игры в «сметание звезд». Но и не так скромно, конечно, как он себе представлял в те первые робкие моменты. Нет, когда он впервые почувствовал, что его поднимают эти божественные крылья правоты и убежденности, он подумал: «О-о, может быть, я смогу заставить их увидеть хоть немного…» Но нет, он очень далек от этого. В реальности возникают организации — с оплаченным членством, фондами, брошюрами, фирменными бланками, собраниями. Они функционируют. Как ни странно, его имя никогда там не мелькает. Почему так? А просто потому, что смысл его существования, его требования, его приказы не могут выражаться ничем конкретным — таким, как печатный бланк, перечень спонсоров. Хотя его имя, возможно, мелькнет где-то в самом незначительном документе, будет упомянуто в качестве заместителя секретаря или кого-то в этом роде. И, кроме того, всегда есть что-то немного сомнительное в этих операциях. Его презрение к людям, с которыми он имеет дело, его растущее изумление, когда он обещает и уговаривает, необходимость отчитываться о денежных суммах, которые никогда не существовали, заявлять, что такой-то и такой-то сказали то-то и то-то — и все это будет неправдой; за этой реальностью, которую можно осязать, пощупать рукой, за этой организацией, ее собраниями, спонсорами, провозглашенными целями лежит мираж сплошной лжи.

Ложь, ложь, ложь. Лесть, подхалимство и ложь.

В тот или иной момент, но не раньше чем через много лет, жертва вдруг поймает себя на том, что бормочет: «Да, тот парень — как его звали? — вообще-то он был сумасшедшим, верно?»

А тем временем нашего героя, вероятно, настиг приступ настоящего сумасшествия, такого, которое потребует врачебного вмешательства, или же он переселился на другую планету.

И показалось, будто он никогда не участвовал в этой сумятице и страстной деятельности. Его имя если и вспоминалось, то лишь изредка, к настоящему времени тем людям, которых он заставлял плясать под свою дудку, стало стыдно, им хотелось бы стереть из памяти тот период своей жизни. Однако еще и ощущалась какая-то неувязка. Так же, как было невозможно поставить его блистательное имя на печатном фирменном бланке или в качестве подписи под памфлетом с подборкой фактов и цифр (печатный материал такого рода должен в целом быть более точным, чем то, что говорится в речи); и еще потому, что присутствие этой зажигательной личности не гармонировало со всеми другими, более будничными, так что если кто потом и оглядывался в прошлое, ему было трудно найти ей место в своих здравомыслящих и глубокомысленных воспоминаниях. Припомнившиеся события, несомненно, происходили, — возможно, и сейчас существуют где-то то общество или та партия, агонизируют, вся жизнь из них ушла, — но не хотите ли вы сказать, что их вызвал к жизни тот самый психопат?

Вот так и выходит, что история не сохраняет имен этих героев. Тщетно будешь искать в анналах события, которые сам пережил день за днем и точно знаешь, что там происходило, но нигде не найдешь имен тех чудотворцев, а ведь без них не было бы тех событий.

Имени Инсента, как и многих подобных ему, вы не обнаружите ни в одном учебнике истории. А пока все говорили только о нем.

— Да, он был тут на прошлой неделе. Всех нас поднял и продержал всю ночь, мы слушали его речи. Он так искренен, правда ведь?

— О да, это-то можно сказать точно, он искренен. Тут уж нет никаких сомнений.

— Это было самое волнующее событие в моей жизни, — задумчиво скажет кто-нибудь. — Да…