Дорис Лессинг - Сентиментальные агенты в Империи Волиен

Можно ли сказать, что к нему не было доверия? Нет, дело обстоит гораздо интереснее…

Есть такой тип революционеров, который всегда всплывает в период возможных перемен. Вначале он нерешителен, даже робок, потом удивляется, что умеет своей горячей убежденностью убеждать других, но вскоре все эти другие вызывают полное его презрение. Ему трудно поверить, что его, такую незначительную, и даже недостойную личность (потому что, по крайней мере вначале, он сомневается в себе), могут воспринимать всерьез те, кто старше и опытнее него, личности и впрямь иногда достойные и незаурядные, которые представляют народные массы. Все же он, этот факел праведной уверенности, лишь благодаря собственным достоинствам, сумел к ним приблизиться, уговорить их, убедить, и они теперь в его власти. Он просил о доверии — в первую очередь, — ну и о деньгах, а также надеялся воспользоваться их влиянием. В мгновение ока образовались группки людей, — повсюду, в каждом местечке, — которые выполняют его требования, ссорятся друг с другом, желают его слушать. Его слушают, вот что главное! Достаточно понаблюдать за ним, за его горящими глазами, за этим напряженным, как туго натянутая пружина, юнцом: он подался вперед — за столиком кафе, на перекрестке улиц, где угодно, — пригвоздил жертву взглядом в убеждении, что они разделяют одну цель, что они конспираторы, что их — всегда — объединяет какая-то задача, небольшая по сравнению с невероятными возможностями. И тут же сразу, почти сразу эта небольшая задача так замечательно разрастается. Обнаружив, как легко говорить, когда ставятся конкретные задачи, скажем, создание местной группировки, или организация подпольных встреч, он вдруг — с не меньшим, чем другие, удивлением — понимает: да ведь то, о чем он говорил с людьми, уже превратилось в движение в масштабах города, потом планеты, даже в межпланетное.

— Мы сметем звезды ради нашего правого дела! — кричал Инсент на митинге в одном городе. А когда кто-то из собравшихся в ответ заорал: «Постой, парень, давай начнем с чего-нибудь попроще!» — в толпе раздался исключительно дружелюбный смех. А как же! Если ты оказался способен воспарить так далеко и так быстро из столь заурядного исходного пункта — в данном случае, с этой планеты, где люди невероятно измучены непосильным трудом, опустошены и хотят лучшей жизни, — тогда почему бы не «смести звезды» и не «преобразовать все»?

— Разве настоящий момент не динамичен? — кричал Инсент то с одной кафедры, то с другой. И сам оратор и впрямь излучал динамизм, так что бедные усталые люди, слушавшие его, тоже заражались этим; хоть и не надолго, потому что, как ни странно, впоследствии они чувствовали себя еще более усталыми, более изможденными, — после того как Инсент перебирался в другое место, обитателей которого решил расшевелить, привести в действие.

— Новые формы жизни станут динамически грандиозными, — вещал он, хотя только минуту назад он разбирался с вопросом, заданным из толпы, — о том, что для увеличения зарплат следует подать петицию в Волиен (через Грайса по прозвищу Ненасытная Утроба).

Ну, такая персона, как нам известно, не «сметет звезды», но все же придаст импульс движению очень многих. Однако люди, даже находясь под его обаянием, ощущали смутное беспокойство. Да, действительно все чувствовали неосознанное волнение: какими тупыми мы стали! Как одряхлели и устали от жизни! Как далеки от пламенных дней своей юности, которые теперь вдруг ожили в лице этого благородного, вдохновенного юноши. А он, наклонившийся сейчас вперед и удерживающий их взгляды, казалось, всю их жизнь собрал и представил им в виде вопроса.

«Во что ты превратился?» — требовательно спрашивали каждого эти трагические, эти меланхоличные, эти бесстыжие глаза. Потому что, конечно, этот молодой герой, сам не отдавая себе отчета, использует все средства, какие у него есть, чтобы сломать разные формы сопротивления, с которыми ему предстоит столкнуться, в том числе секс, любовь материнскую и отцовскую: «О, если бы только мой сын был таким, настоящим пламенным бойцом!»; «О, почему в свое время я не выбрала в мужья такого человека!».

Но в душе все ощущали смутную тревогу. Может, ради доброго дела, но ими манипулировали! И как такое возможно, что этот человек играет не только тобой, недостойным (конечно), — этот юноша, у которого еще молоко на губах не обсохло, — но и твоими уважаемыми и почитаемыми коллегами?

Этот манипулятор с самого начала понимал, причем инстинктивно (все это практически всегда делается инстинктивно, а не из расчета: наш герой работает на волне чистой мысли «угадай и почувствуй», он никогда не сядет и не задумается: «Как мне удалось подмять под себя этого бедного простофилю?»), что нужно обязательно упомянуть какое-нибудь «имя», чтобы произвести впечатление на собеседника. «Сегодня встретил Хаддера, — роняет он доверительно и как бы между прочим, — он сказал мне, что поговорит с Севом, а когда я заскочил к Боли вчера, она уверена, что знает, как достать…» Какие-то большие, почти невероятные суммы как будто материализуются; и вдохновенный юноша вместе с загипнотизированной жертвой в молчании их обдумывают. «Да-а-а… — наконец бормочет жертва, — понятно, да-а-а…»