Владимир Шуля-табиб - Записки отставного медицин-майора

Ехать недалеко: в столовой на соседней улице женщина-астматик заливалась пьяными слезами.

— Чертово начальство! У меня аллергия на водку, мне пить нельзя, а приходится ставить! Не угостишь — сами знаете…

— Аня, эуфилин внутривенно, разведение один к одному, только медленно!

Впрочем, приказываю больше для порядка, Аня и сама знает, что делать.

Эуфилин снимает у женщины приступ, как говорится, «на кончике иглы», то есть до конца еще не ввели, а приступ уже кончился. Только астматики знают это великолепное чувство освобождения дыхания, счастье от того, что ты нормально дышишь.

На радостях она сует мне здоровенную палку копченой колбасы — деликатес из деликатесов.

— Спасибо, родненькие! Спасители вы мои! Там у себя хоть чайку попьете с колбаской!

Это точно, попьем, всей компанией попьем, так у нас принято. Смена у нас дружная, спаянная (у нас говорят споенная), начмед нас за это терпеть не может. Ему бы — чтоб ненавидели, грызлись, стучали друг на друга. Но это уже его проблемы. А мы пьем чай с колбаской, все четыре бригады.

Утром, часов в пять, повторный вызов. Поскольку я на месте, еду я, моя ведь больная.

Та же завстоловой, снова задыхается, но уже не плачет, разъярена до предела, готова глаза выцарапать «родненьким спасителям».

— Я же вам, бля, как людям… колбасы не… пожалела, а вы мне… вы мне что херню ввели?

— Спокойнее, спокойнее. Что случилось?

— Як што? Я ж всего двести грамм яшчэ приняла — и зноу прыступ!

— Дура ты набитая! — не выдержал я. — Ты что думала, тебе на всю жизнь одного укола хватит? Тебе не то что двести — одного грамма нельзя, дошло? Сама же говорила — аллергия! Зачем пила?

— Дык жа ж люди сидят, неловко не пить!

— А неловко, так задыхайся! А у меня эуфилина на всех дур не хватит, другим тоже надо! Дошло до тебя наконец или еще нет? Вот этот укол — последний, имей в виду! И если еще хоть грамм…

— Что вы, доктор, крый божа! Хай яны сдохнуць, каб я…

— Договорились! — обрываю я. — Но помни: я тебя предупредил!

Она астматик начинающий. Она еще не знает, что будет покупать эуфилин впрок, больше всего в жизни боясь, что он вдруг кончится. Такое уже, кстати было: месяца два весь город сидел без эуфилина. И эта усвоит быстро, что к чему, будет всем лекарям совать то колбасу, то еще что-нибудь эдакое, но запас эуфилина у нее будет. И колоться научится сама, и пить будет — начальство своих привычек менять не любит, да и традиция ублажать начальство умрет не завтра.

А вообще нет такой недели, чтоб у нас всего было вдосталь: то бинтов не хватает, то транквилизаторов, ритмилена — список длинный. Потм появляется, снова исчезает, иногда на время, чаще навсегда. Лекарства, которые мы применяем на «скорой», бесплатны, но это не значит, что они бесплатны вообще. Медицинским учреждениям нечем расплачиваться с поставщиками, а те вынуждены прекращать производство.

И когда я вижу в глазах больного страх, и гнев, и ненависть, я понимаю: вся эта экономика ему до лампочки, ему жить хочется! Он знает твердо: государство ему должно. А раз нет, значит, украли. Нет колбасы — значит, украли торговцы, нет лекарств — украли врачи.

Вот так, дорогуша пациент. Тебе не платят — ты не платишь: ни аптеке, ни мне, лекарю. Ты нищий, и я нищий. Равенство у нас, то есть один нищий ничем не обязан другому нищему.

Ну да, клятвы, врачебная совесть, а как же. Но совесть — понятие религиозное, а мы с пеленок атеисты. И я не уверен, что мне ее, совести значит, хватит надолго, не уверен, что смогу десятки лет днем и ночью мотаться по жаре иль грязи, в ледяную стужу, вскакивать десять раз за ночь, нестись бегом к тебе на пятый этаж и выслушивать твою злобу, понимать ее причины и… не отвечать. И терпеть психованных мамаш, которые в три часа ночи вызвали «скорую» только потому, что ребенок заплакал или бабушка, извините, не так пукнула (был, был у меня такой вызов), или в пять утра выслушивать жалобы пьяного болвана на то, что его, видите ли, жена не любит и он умрет с горя, если я ему не сделаю укол. И однажды я сорвался…

Работал я уже вторые сутки подряд: ночь, день и ночь. В четыре утра поступил вызов — остановка сердца. Летели, как говорит Петя, «сшибая все столбы по дороге»! Прилетели за пять минут. В комнате на кровати лежит женщина лет сорока пяти, больше никого. Кто же вызвал «скорую»? Да она сама и вызвала, лежит вон в полном сознании, румяная — с остановкой сердца так не выглядят! Это другой диагноз: «Синдром пустой второй подушки», одиночество, страх, да и гормоны играют…Но это — не ночью и не для «скорой», черт побери! Впрочем…