Владимир Топорков - Тётя Фрося

– Ты не поймал, дядя Саша, – вступила в разговор Мура, – а ощипал. При чём тут Иван Васильевич? Человек в нашей деревне только появился, а ты уж охаять его норовишь. А ребятишек кто будет учить?

– Твоих, что ли, ребятишек? – огрызнулся Федякин. Бодливой корове бог рога не даёт.

– Ты чем меня попрекаешь, сволочь? – Мура пошла на Алексашку, наступая грудью. Тот попятился назад, с испугом оглядывался по сторонам.

– Отстань, чего привязалась? – крикнул он.

– А ты чем попрекаешь? Не знаешь разве, где наши женихи остались? Гитлер их порушил, вот кто!

– Дура ты, Зинка, мелешь, как наша мельница-ветрянка. Да у тебя женихов-то и до войны не было. Кто с такой свяжется!

– А ты разве не пытался?

– Окстись, чёртова баба!

– Нет, нет, – Зинка приблизилась к Федякину, взяла его за гимнастёрку, подтянула к себе и, выдохнув в лицо, прошипела: – Говори! Перед миром прошу – говори!

Федякин как будто с удивлением глянул на Зинку – чёрт знает, что каркает бабочка, совсем от рук отбилась, несёт непотребное. Но толпа уже похохатывала, на миг забыв и об учителе, и о его семье. Всем им были известны неудачные похождения Федякина, когда он однажды вечером затесался в дом к Зинке с поллитровкой. Но Зинка среагировала быстро, ухватила бутылку и ударила о печной стояк.

– Ты что делаешь, сука? – заорал Федякин.

Зинка с отбитой головкой бутылки пошла на Федякина, и тот с воплями выскочил на улицу.

После, когда сельские мужики узнали про эту историю, подтрунивали над Алексашкой:

– А что, Шурик, – ехидно спрашивали, – какую Зинка яичницу тебе приготовила?

Федякин хорохорился:

– Да бросьте вы, мужики, выдумки всё это. Зинка придумала. Она, стерва, желаемое за действительное выдаёт. Только я не хотел…

Снова ржали мужики, снопами валились на землю, а Федякин стоял багровый, как помидор, шея его становилась лиловой, будто её сдавливала тугая петля.

Сейчас это воспоминание о похождениях Федякина, да ещё в присутствии посторонних людей, показалось ему обидным до слёз, и, не будь толпы сельчан, накостылял бы он этой едкой, как махорка, дуре-девке. Но Федякин пересилил себя, улыбнулся, махнул рукой, что, дескать, с неё взять – и сказал, обращаясь к учителю:

– Извиняюсь, образование какое имеете, чтоб детишков наших учить?

– Педагогический институт закончил в сорок шестом. Так получилось, что война помешала. Раньше перерыв был. После ранения удалось поучиться…

– Понятно, понятно, – закивал головой Алексашка. – Иначе быть не может. Неучёного попом не становят.

Попутчики учителя, видимо, страшно устали, позвали Ивана Васильевича, и он, с усилием подняв чемодан, пошёл к ним, а за ним побежал Мишка. Парнишка забежал вперёд, и эта необычная процессия двинулась за ним по сельской дороге, туда, к самому концу, где рядом со школой в густой сиреневой заросли утопал учительский дом. Сейчас он пустовал, потому что дубовская учительница Мария Васильевна, закончив учебный год, подалась в город, откуда была родом.

Учитель с семьёй уже скрылся за поворотом, когда вдруг Алексашка громко крикнул:

– Слышь, бабы, а как же учитель писать будет, а?

– Ты чего орёшь? – вмешалась в разговор многодетная Варвара Фиешкина, – не знаешь, как учитель пишет? Мелом на доске.

– Да у него правой руки нет…

Тут пришла пора всей толпе удивиться – и в самом деле, заковырка получается, рукав-то у него правый за ремень подоткнут.

Из-за моста вывалилось разноголосое блеющее, мычащее, гикающее стадо, подняло пыль над дорогой. Гулкие удары кнута Фили-пастуха, как выстрелы, распарывали тишину, и люди забыли об учителе. У них теперь были свои дела и о чужих думать было некогда.

Дня через два после своего появления в Дубовке Иван Васильевич собрал в школе ребятишек, усадил их в пахнущем краской классе, объявил, что заниматься они будут в две смены: с утра – первоклашки и ученики третьего класса, а после обеда – второго и четвёртого. Впрочем, по такому режиму и раньше работала школа, только вот разрыв между сменами новый учитель установил в полтора часа.

– Раньше полчаса было… – сказал самый смелый Мишка и уткнулся в парту.

Учитель объявил ребятам:

– Эти полтора часа надобны, чтоб вы могли пообедать. Сорок пять минут первой смене отводятся, сорок пять – второй.

– А чего мы жрать будем? – крикнул Мишка.

– Грубый ты, Миша, – миролюбиво сказал учитель, – не жрать, а кушать – так надо говорить…

– А-а, – махнул рукой Мишка, – одна маета.