Владимир Топорков: Тётя Фрося

– Мы из Усмани мотанули, а из Челябинска нам мура… Председатель захохотал, с искренним интересом поглядывая на Зинку: ну что с ней будешь делать? Но смех смехом, а от Челябинска Зинку отстоял, подумав: а вдруг и в самом деле сбежит, будешь за дуру ответ нести. Нет, лучше пусть здесь обретается.

Так прилепилась к ней эта кличка – Зинка Мура, и не случайно она сейчас обиделась. Деревня не забыла её приключения.

Между тем путники миновали мост, приблизились к толпе, дубовские жители теперь имели возможность близко рассмотреть невесть откуда взявшихся людей. И первое, что бросилось в глаза, – поразительная худоба женщины. Казалось, она светилась насквозь, как светится осенний осиновый лист, и если бы не это ситцевое с широкими складками платье, можно было бы увидеть, что там спрятано в груди.

Но лицо её, обтянутое, обветренное, было привлекательным, на нём светился румянец, и тонкая улыбка играла на губах, открывая ровные, на диво белоснежные зубы.

Мужчина тоже отличался худобой. Шрам на щеке, наверное, с войны, ещё не побагровевший, раскраивал щёку пополам. Мужчина шёл неторопливо, чемодан раскачивался в такт шагам, как маятник. В отличие от женщины, он был суров с лица, и, может быть, суровости добавлял этот шрам, распахавший поллица. Но идти ему, видно, было тяжело. Пепельные волосы прилипли к потному лбу, свились в непослушную копну.

Наверное, это необычное путешествие больше всех не нравилось малышу. Скривив губы, он нехотя шлёпал босыми ногами по пыльной дороге. Взгляд его был отрешённый, полный тревоги и усталости, и это не прошло мимо Зинки, которая тихо заголосила:

– Ребёнка-то мучают, господи! Еле ведь идёт… маленький. Куда тащатся-то, жизнь везде одинаковая.

Наверное, это услышал мужчина, поставил чемодан на землю, сказал дружелюбно:

– Добрый день, люди! К вам идём!

Алексашка первым хмыкнул, захлопал глазами:

– К нам, парень, зачем? Деревню нашу даже нищие обходят.

– Почему так? – спросил мужчина.

– Живём бедно. Подавать нечего.

– Выходит, лодыри живут в деревне? – подначил мужчина.

– Ага, лодыри, царя-бога продали, – осклабился Федякин. – Сам бы попробовал с наше попахать! Земля у нас, брат, – песок, что твой сахар. Вот и перебиваемся с хлеба на квас.

– Значит, бедновато в Дубовке? – спросил мужчина. Пока шёл разговор, женщина с коровой чуть ушла вперёд, но, услышав оживлённую беседу, остановилась, переминаясь с ноги на ногу. Со стороны смотреть – ветром качает. Мальчик подошёл к ней, пытался приладиться на портфель, но тот сжался гармошкой, и мальчишка опрокинулся в пыль.

– Не балуйся, Иван! – сказала женщина, и голос её, лёгкий, как степной ветер, показался наполненным внутренней силой. Люди из толпы невольно поглядели в её сторону, и она мило улыбнулась, улыбка разгладила её худое лицо, сделала его загадочно-красивым.

Алексашка, помня, что от него ждёт ответа этот пришелец, проговорил, как пропел:

– Живём – хлеб жуём. Едим свой, а ты рядом постой, как говорят.

– Правильно говорят. Только нам теперь вместе хлеб есть придётся. Меня вот к вам учителем послали.

– Да ну? – удивилась Зинка, да так громко, что люди засмущались: не очень-то прилично так. Но учитель не смутился.

– Точно, точно, – и представился: – Меня Иваном Васильевичем зовут. Черкашин Иван Васильевич, а это моя жена Фрося, сынишка Иван. Всё семейство налицо.

– А корову забыл представить? – ехидно хмыкнул Федякин.

– Как корову, – учитель ещё раз взбил волосы, – выходит, и корову надо представлять?

– Да не слушайте вы его, – махнула рукой Кузнечиха, – пустобрёха этого! У него всё шуточки на уме. Не видят бесовские глаза, что люди с ног валятся от усталости. Вот ты, Мишатка, – она обратилась к Мишке Семёнкину, худенькому мальчишке, – лёгок на ногу. Укажи учителю, где их дом располагается, проводи людей.

– Да знаю, – ответил Иван Васильевич. – Я на прошлой неделе приезжал с председателем вашего сельского совета.

– Всё равно укажи, – сказала Кузнечиха. – За неделю и забыть можно.

– Любишь ты, Нинка, перед начальством лебезить, – Федякин зло глянул на Кузнечиху, сморщил облупившийся от загара, с синими прожилками нос. – Как горох рассыпаешься.

– Молчал бы ты, заноза вострая, – огрызнулась Нинка. Он не начальство, он учитель только…

– А кто на займ нас загоняет, как не учителя? Бегают, мать их в душу, со двора на двор, трещат, как сороки: «Восстановительный, развития народного хозяйства». Балаболки чёртовы! Втемяшут им в голову, вот они и трещат.