Владимир Топорков - Грани (Заметки о деревенских людях)

Иван Зуев замотал головой, дескать, не неволь, бригадир, не моё это дело. Точно таким образом и другие отказались. Наконец, очередь дошла до Константина, и тот, не чувствуя подвоха, затараторил:

– Правильно, правильно, Сергей Борисович! Как за стол садиться, так все мастера, а как готовить, – так дядя.

И он ушёл на нашу квартиру в деревне с торжественным видом.

Вернулся он через два часа, насупленный, мрачный, молча на подмостки взобрался, взялся за мастерок. Мы поглядывали на Константина, отводили лица в сторонку, улыбались.

Наконец Наумов спросил:

– Что-то ты, Константин, про холодец помалкиваешь?

Константин с досады отбросил мастерок, рассерженно поглядел на бригадира:

– Значит, шутки из меня разыгрываете, да? Я-то, чёрт безмозглый, не допёр сразу – из двух ушей да головы немного студня наваришь. Хорошо, хозяйка наша, Карповна, разъяснила…

Ребята хохотали до слёз. А Константин, точно от холода, передёргивал плечами, смотрел затравленным зверем.

– Жадность, она никого до добра не доводила, – сказал бригадир, отсмеявшись. – Понял, Константин?

И тот смущённо закивал головою.

Он – большой любитель выступать, выступать по любому поводу, кажется, попроси его выступить по космическому ориентированию, и он, не задумываясь, начнёт молоть такое, что, как говорят, уши завянут. В деревне помнят, как на одном из собраний, когда ему, собственно, и говорить было нечего, он произнёс плановую фразу:

– Не важно, что важно, важно, что не важно, вот что важно…

Приехал новый директор совхоза. И вот – первое собрание в отделении. Наш земляк не удержался, минут пятнадцать поучал:

– Дисциплину надо повышать, товарищ директор.

Сам-то он великий бездельник, работает учётчиком, и даже с этими немудрёными обязанностями справляется с трудом, прогуливает. Поэтому рабочие слова его о дисциплине встречают с улыбкой.

Выступает директор. Конечно, ему трудно ещё знать, новому человеку в хозяйстве, каждого рабочего, так сказать, кто на чём замешан. Поэтому он начинает:

– Тут правильно говорили – дисциплины нам не хватает. Вот выступал товарищ… – директор остановился, поглядел на учётчика.

– Ветродуев! – подсказал кто-то из зала, хотя фамилия учётчика была Потапов.

– Ага, правильно, товарищ Ветродуев! – продолжал дальше директор, но зал его не слушал. Зал стонал от смеха.

Насколько я помню, больше Потапов на собраниях не выступал. И это было как раз важно. Демагогии его пришёл конец.

Рассказывает шофёр, огромного роста, широкоплечий, добрейший человек. Давно замечено – люди физически сильные, как правило, люди спокойные, добродушные, точно сила им добавляет уверенности и человеческой теплоты.

– Я в поездке был, три дня по области гонял. Домой возвратился, а тут Лидуха, жена, заболела. Радикуль её проклятый в постель уложил! Сестра пришла из соседней деревни, меня поучать начала: «Ты что делаешь, Женя! Лидуху лечить надо!»

– Чем лечить? – спрашиваю.

– А вот, – и скипидар подаёт.

Я-то не знал, Лидухе на поясницу плеснул, да много. Желание было такое – поскорее чтоб жена на ноги встала. Она и, правда, вскочила, рогач в руки да мне по спине, чтоб я, значит, чужих советов не слушал, а жену в больницу вёз.

Жену я в больницу отправил, а спину недели две не сгибал, синяк от рогача могучий получился. Она, наука, через спину хорошо усваивается.

Тот же шофёр рассказывает об охоте:

– После войны вернулся я из армии, работать шофёром стал. Сосед – видимо, ему надо было, чтоб мы на охоту вместе ездили, ведь на машине попроще, – начал меня агитировать: «Какой же мужик ты, Женька? Ружьё у тебя есть, а охотой не увлекаешься. Всякий уважающий себя человек должен иметь хобби». Ошарашил он меня этим почти матерным словом, я и согласился.

Пошли мы с ним на охоту. Весна, теплынь. За нашими огородами река разлилась, широкая, полноводная, льдины в ольхах трещат. И утки на воде крыльями хлопают. Мне приятель кричит: «Стреляй, Женька!» Ну, я из двух стволов и махнул.

Домой с добычей возвращаюсь, собой довольный, гордый даже. На поясе селезень с изумрудно-зелёной головкой приторочен. Матери дичь передал, на кровать прилёг – как-никак за ним, селезнем, пришлось на середину реки плыть, а в разлив на лодке не так просто это сделать, вся спина в мыле.

Мать на кухне с добычей занимается, перо ощипывает и вдруг кричит:

– Женька, селезень-то наш!