Владимир Топорков: Щепоть крупной соли

Настасья проводила взглядом не по возрасту резвого солдата и только тут заметила, что в двери теплушки появилась женщина в белом, с рыжими подпалинами халате, замахала руками.

– Гражданочка, можно вас?.

Женщина подала руку, сильно, по-мужски рванула на себя, и Настасья, закрыв глаза, пылинкой впорхнула в вагон. И сразу в нос ударил стойкий запах лекарства, пота и человеческой крови. От запаха крови тошнота подкатила к горлу, и Настасья открыла глаза, открыла и ужаснулась. В Сумеречной темноте вагона вдоль стен белели нары, и на них, точно куклы спелёнутые, лежали люди. Тугой стон, прерывистое, удушливое дыхание со всхрапом наполнили уши, и Настасья почувствовала, как мелкой трепетной дрожью заходили ноги.

«Господи, раненых везут, – мелькнуло в голове. – Может, и Гаврила мой здесь?».

Женщина в белом выпустила руку Настасьи, метнулась к столу в центр вагона, схватила инструмент, бинты, позвала Настасью:

– Помоги, подруга! – и пошла в угол, к белеющим нарам. Но этот окрик не вывел Настасью из оцепенения, не снял свинцовой тяжести в ногах, и она не двинулась с места. Взгляд её упёрся в противоположный угол, где на нарах лежал рослый, как Гаврила, солдат. Что-то знакомое показалось в его лице, наполовину забинтованном. Главное, нос такой же широкий, с горбинкой, про который он шутил, бывало: «Нос Бог семерым нёс, да мне одному достался». С великим трудом волоча ноги, подошла Настасья к нарам, наклонилась, и вздох облегчения вырвался из её груди. Слава Богу, не Гаврила, хоть и похож шибко и фигурой, и лицом, только молодой, ему лет двадцать пять, наверное, вместо щетины пушок над губой, да и сами губы вздёрнуты точно от удивления, а у Гаврилы губы ровной линией заложены, волевые.

Солдат, видимо, почувствовал, что к нему человек приблизился, руками под простынёй зашевелил, ещё выше губы вздёрнул, зашептал:

– Пить, пить хочу…

Слова эти Настасью из оцепенения вырвали, и она к столу два крупных шага сделала, кружку, под руки подвернувшуюся, схватила, в ведре загремела, но воды там не оказалось. Вскинув глаза, Настасья упёрлась злым взглядом в женщину. Та в углу, усевшись на нары, осторожно бинтовала ногу раненому. Но, видимо, даже эта аккуратность причиняла ему нестерпимую боль. На веснушчатом его лице серебрились капли пота, а руки в изломе за голову вскинуты. От сострадания злоба в Настасье ещё сильнее вспыхнула, и она в сердцах бросила свой свёрток на стол.

– Воды у них даже нет! Им людей не жалко, что ли?!

И, схватив ведро, к выходу кинулась. Поджав ноги в коленях, не размышляя, выпрыгнула из вагона. В другое время Настасья на такое бы не решилась, но теперь бояться некогда было, и, слава Богу, прыгнула удачно. Только на секунду остановилась, тапки с ног сбросила и босиком по тёплым шпалам побежала к водокачке. Перед самым вокзалом повстречалась с солдатом. Тот шёл медленно, припадая на ногу, котелок нёс перед собой двумя руками, боясь расплескать.

– Что плетёшься, как на поминки?! Там люди погибают, а у них даже воды нету. За смертью тебя только посылать.

Видимо, слова эти солдата обожгли до оторопи, коль котелок у него из рук выскочил, по рельсам загремел, как банка консервная, и вода забулькала между шпал. Только и осталось солдату головой покачать от такой своей неуклюжести да бесом вслед глянуть злой бабе, невесть откуда взявшейся.

Солдат назад к водокачке подошёл, когда Настасья уже ведро воды набрала. На путях перед водокачкой пыхтел паровоз. В чёрную пасть его тендера хлестала серебряная струя.

– Ты что, с цепи сорвалась? – Солдат боком, неуклюже вскидывая правую ногу, к Настасье приблизился, под кран котелок свой подставил. – Чего орёшь, как на базаре?

– А ты почему такой спокойный? – Настасья презрительным взглядом окинула его с ног до головы. – Чай, людей вам доверили, не щенят, а они у вас от жажды помирают! – И, схватив ведро, бегом побежала к составу.

Солдат опять котелок подхватил двумя руками, бросился вдогонку. Настасью он догнал уже перед тупиком, когда она на минуту опустила ведро, чтобы руку сменить, дух перевести.

– Ты на меня, бабочка, зря кричишь, – заговорил солдат, приближаясь. – Ходовую мне немец проткнул, а то бы ты за Шамшеевым хрен угналась. Он резвый был, хоть и с животиком.

– Какой Шамшеев? – спросила Настасья.

– Да я, фамилия моя Шамшеев. Мы с Анной Семёновной уже под бомбами в состав раненых таскали, вот осколок мне в лодыжку и врезался, хорошо в мякоть попал, а то бы на костылях теперь прыгал.