Владимир Топорков - Засуха

Филатов с громким покряхтыванием натягивал сапоги, когда в дом вошёл Андрей. Бригадир вялым взором окинул Глухова, снова принялся за закаляневший сапог. Губы его посинели, приплясывали от напряжения и раздражения – не сапог, а колодка какая-то, усох, проклятый.

В душе Андрей усмехнулся – их бы кремом или хотя бы солидолом помазать, но ленив Филатов, ох, ленив. Про таких людей покойница-мать говорила, что лень вперёд них родилась. Интересной жизнью жил бригадир: дома он ничего не делал, взвалив все семейные заботы на жену, безропотную Клавдию. В отличие от могучего, словно кряжистый дуб в лесу, Филатова, Клавдия была худосочной, как осенняя трава, но энергичная, стремительная, как щука. Наверное, сходство это добавляли два выступающих вперёд верхних зуба, вроде Клавдия рот приоткрыла и норовит проглотить.

Сейчас Клавдия гремела рогачами в чулане, видимо, готовила завтрак для своего беспечного муженька. Детей у них не было, и Филатов не раз говорил, что ему заботиться нет нужды. Клавка сама проживёт, вон она какая моторная…

Дождался Андрей, пока справится Филатов с сапогом, распрямится, смахнёт пот с лица. Прокалился лик его, словно волочил на себе бригадир тяжёлую поклажу.

– Степан Савельевич, – заговорил Андрей. – Я хотел сегодня дома остаться.

– Что случилось?

– Картошку надо посадить. Другого времени не будет.

– Да ты что, Глухов, спал что ли плохо? Как можно? Под просо залежь не пахана, а ты дома…

– Что ж, по-твоему, Степан Савельевич, – фыркнул Андрей, – я должен с голоду подыхать? Хорошо, у тебя вон Клавдия в доме плужит, а у меня…

– Женись, – Степан Савельевич ухмыльнулся, зыркнул на Андрея исподлобья.

– Женилка не выросла, – попробовал отшутиться Андрей.

Прыскнула в чулане Клавка, тонкий смешок её проник в комнату, и Филатов осклабился, вытянул лицо.

– А ты, правда, чудной, Андрюха. Не женат, а девками не занимаешься. Другой бы на твоём месте…

Клавдия выскочила, как торпеда, из чулана, неприятно подвигала своими выступающими зубами, сощурилась жёстко.

– Это ты кого имеешь в виду, мой милый? Уж не себя ли? Да я тебя, кобеля приблудного, враз на место поставлю. «На твоём месте, на твоём месте…» Бодливой корове Бог рог не даёт. Знаю я тебя, кобеля… Небось, отказываться будешь, кто Настёне Купыриной архисвятской ребёнка сделал?

– Ну, понесла, с бору – с сосенки, – закряхтел Филатов. – Что мне делать, если ты не рожаешь!

– Родишь от тебя, как же… Ты всю любовь по чужим углам разнёс, как паук паутину…

Рассмешила эта семейная баталия Андрея и огорчила. Обездоленный человек, такой, как Клавдия, особенно раним, будто сердце у него не грудной клеткой закрыто, а снаружи выступает, накалывается на все окружающие предметы, калечится до боли.

– Ладно, ладно, с утра распаляешься… А мужу целый день служить царю и отечеству, – Филатов нервно потёр пальцы, сказал Андрею: – Давай, Глухов, оставайся, но только так: я тебя не видел, а ты меня… Бабкин меня со света сживёт, если узнает о моём самоуправстве. Одним словом, действуй на свой страх и риск…

«И на том спасибо», – подумал Андрей и махнул за порог. Пусть теперь Филатов с Клавкой доругиваются, им полезно. Особенно Степану. Права Клавка – любит Филатов потереться около чужой юбки, большой специалист. Он, как нашкодившая кошка, грешит и раскаивается, шумит и конфузится.

Дома Андрей разбудил Лёньку, растолкал что называется. После вчерашней тяжёлой работы и самогонки разморило брата, размочалило, сидит на постели, растирает до красноты глаза. Снова подумалось: молодой ещё Лёнька, как лыко, жидкий, тяжело ему будет в армии. Это потом приходят к солдату сноровка и сила, когда пять пар портянок до дыр изотрёт.

Наконец, Лёнька соскочил с постели, заметался по комнате, загремел рукомойником. Только после умывания вернулись к нему осмысленность, ясность, и он спросил:

– Что будем делать, братка?

– Забыл разве – картошку сажать…

– А-а, чёрт, – заскрёб Лёнька в затылке, – совсем забыл! Ладно, пошёл дербач делать.

Дербач – три деревянных зуба, к колодке прибитых. Тащишь его – и три линии на земле остаются. По ним надо и картошку сажать, иначе так навиляешь, будто бык по дороге.

Знает Лёнька, чем заниматься, многое познал в крестьянском быту, где всё размеряло, рассчитано, даже самая простая вещь кажется гениальной. Может быть, поэтому мудрецы считают, что всё гениальное – просто.

Пока Лёнька стучал во дворе, Андрей приготовил завтрак. Картошку подогрел, засунув под таганок несколько сухих яблоневых сучков, достал из погреба холодного молока. Оно сегодня как раз пойдёт вроде лекарства после вчерашней выпивки.