Владимир Топорков - Засуха

– Был бы ты Зуев, в моей роте, я бы тебя заставил Родину любить. И что ты за человек такой – как чирей липкий, пристаёшь по пустякам.

И, уже обращаясь к собранию, сказал:

– Вот что значит, товарищи, быть политически беззубым и беспринципным! В час, когда наша Родина напрягает свои усилия на восстановление народного хозяйства, собирается в единый кулак, вот такие люди разлагают общество, своими мещанскими интересами наносят непоправимый вред.

– Да ведь есть хочется, – серьёзно крикнул Зуев. И всё собрание грохнуло, а потом как-то сразу притихло. Понимали люди, что все эти слова, сказанные Сундеевым – демагогия и игра, привычная игра, скрывающая истинные намерения. Значит, и в этом году оставят колхозников без хлеба.

Утром, когда Ольга ушла доить корову, в дом к Андрею влетел Колька Дашухин. Был малец возбуждённый, красное, прогретое утренним солнцем лицо показалось каким-то прокалённым.

– Дядя Андрей, у вас красный материал есть?

– Зачем тебе?

– Председатель послал. Сегодня первый красный обоз с хлебом отправляем.

– Нету, – ответил Андрей и отвернулся. Значит, всё идёт по старой наезжанной колее. Он ушёл в себя, собрал морщины у лба, прозрачные тени залегли под глазами. Нет, и в засуху на первом плане не деревенские люди, не их пухнущие семьи, плюют на их потуги и усилия. Он стукнул кулаком по столу и, наверное, проломил бы, не будь крышка дубовой.

А председатель, его линия? Только о себе думает Бабкин, как кот сало, стережёт своё благополучие. Чихать он хотел с той самой высокой деревянной вышки на то, что останутся на зиму людям отходы да полова!

Лёнька появился в Парамзине как раз под престольный праздник Успенья. Был такой деревенский праздник в конце августа, обычно шумный до войны, с песнями и хороводами, с праздничными застольями, с соленьями и моченьями, припасёнными на зиму. Ещё Успенье называли третьим Спасом и шутили про себя: пришёл Спас – готовь шубу про запас.

И в самом деле, стало уже холодать, особенно по ночам, хотя днём ещё весело светило солнце, слало на землю слабые сквозные лучи, и тогда округа утопала в засинённой дымке. Но вечером вместе с быстро наступающей темнотой решительно надвигались на низины пухлые туманы, потихоньку проглатывали ольховые кусты в низинах, копёшки сена на лугу.

На Успенье в старые добрые времена шёл по деревне чудный запах печёного из новины хлеба, духмяных блинов, взбитых на молоке и яйцах, а на столе в каждом доме непременно дымились густые наваристые щи из молодой капусты, приготовленные на курином бульоне, на столе красовались пунцовые помидоры и янтарные дыни.

В военные годы деревня словно притаилась, было не до праздников, гнулись и корежились люди от потерь близких, родных людей, и человеческая память не могла смириться с тем, что нет на свете тех, с кем делили хлеб и радость, тревогу и восхищение. Почти в каждом доме в Парамзине на стенах в старых киотах висели фотографии, к которым были прикреплены чёрные ленточки.

Андрей вспомнил, как в Финляндии он неожиданно увидел у некоторых домов привязанные жёлтые ленты и поинтересовался: почему? И ему объяснила Ресма, что такова традиция: если нет человека дома, а его ждут и печалятся о его судьбе, вывешивают вот такой знак около дома. В Парамзине надо было у каждого крыльца вывешивать эти ленточки, и не по одной, а по нескольку. Словно частый гребень выгребала война людей, а вот возвратила немногих.

Лёнька готовился к празднику. Они ещё тогда, когда вернулись в ФЗО после нескольких дней отлучки, договорились с Серёгой – всё, ша, затихнем на время, а потом – нагрянем снова в деревню, погулеваним, отдохнём на славу. Впрочем, Лёнька дал себе зарок – больше воровать он не будет, это не только бесчестно, но и страшно стыдно. Он не мог представить, как будет глядеть в глаза Ольге, которая живёт теперь в доме Глуховых, заколотив досками окна своего домишки.

Отвращение к себе возникло в его душе. Мерзко и противно, будто он держал в руках мёртвую крысу. Разные думы теснились в его голове, а вдруг Ольга знает, или вдруг Кузьмин напал на их след и только ждёт, когда они появятся в Парамзине, тогда и спеленают голубчиков – и от этих дум становилось не по себе, создавалось ощущение, что тело и душа раздавлены, не осталось ни клочка живого места.

Он тихо прошёл в дом, низко поклонился Ольге, пощекотал сидевшего за столом Витьку, и тот радостно взвизгнул, даже испугал мать. Вообще Ольга страшно переживала за Витьку, ей он казался случайным семенем, занесённым в чужую почву и неизвестно, прорастёт ли оно, не завянет, не заглохнет, не раздавит ли чужой неосторожный сапог.