Йозеф Винклер - Кладбище мертвых апельсинов

За обедом миссис Леонтина Фэншоу поставила на стол две бутылки тоника – одну перед моей тарелкой, другую перед своей. Я открыл свою бутылку и налил себе в стакан шипящей воды. Затем, в следующий раз, она снова поставила на стол две бутылки тоника, с той только разницей, что одну бутылку она открыла и налила из нее воду и в мой, и в свой стакан. Когда же мы выпили эту бутылку, она открыла вторую бутылку и проделала то же самое, повторяя ритуал.

В воскресенье, после пытки завтраком, сидя за чашкой кофе со взбитыми сливками, в которые она, не иначе, добавила какую-то американскую вкусовую добавку, и вновь слушая рассказы о ее супружестве, в то время как моя печатная машинка назойливо раскачивалась туда-сюда на висящей над нами люстре, она неожиданно, без какой-либо просьбы о том с моей стороны, предложила: «Налить тебе ванну?» Во время другого завтрака, слушая «Зимний путь» Франца Шуберта и одновременно думая о четырнадцатилетней невинной девочке, привезенной в Каринтию в телячьем вагоне, я не сдержал слез, и Леонтина Фэншоу стала утирать их бумажными столовыми салфетками. Не желаю, чтобы хоть одна тварь, не говоря уж о человеке, меня жалела. Мне не нужно ничье сочувствие, даже когда я время от времени прихожу на кладбище и, стиснув зубы, до крови разбиваю кулаки о надгробный камень.

«Принести подушку?» – спросила миссис Фэншоу, когда я растянулся на диване, довольно удобно пристроив голову на его жесткий подлокотник. К моему удивлению, она принесла мне подушку не из моей комнаты, но ту, что всегда предназначалась мужу. Я был возмущен, но не осмелился сказать, что с большей радостью прилег бы на свою собственную подушку. Для меня все-таки гораздо ближе, когда я лежу, уставившись в «ящик», на диване в гостиной, сходить за подушкой в мою спальню, чем – даже если я один в квартире – идти за ней в ее спальню и там взять подушку не с ее кровати, а с соседней, некогда кровати ее мужа, которую она, несмотря на то что уже несколько лет не живет с ним вместе, меняя в доме постельное белье, перестилает. «А когда я поеду в Вену, – сказала Леонтина Фэншоу, – я привезу тебе оттуда желтое постельное белье с бабочками, как тебе идея?»

Однажды она увязалась со мной на прогулку вдоль набережной Тибра, то отставая, так как я, идя, говорил, сильно размахивая руками, то снова цепляясь за мою руку. Мне хотелось поднять с асфальта влажный, пахнущий тленом каштановый лист и прилепить ей на лицо. Угрозой я ослабил ее хватку. «Я думал, не прыгнуть ли мне в Тибр!» – сказал я. «Тогда я проверю, смогу ли я на практике применить свои навыки спасения утопающих!» – ответила Леонтина Фэншоу. Идя дальше, я подумал о том, что если, не сообщив ей, на неделю уеду в Неаполь, оставив в ее квартире свои пожитки, кроме записной книжки с изображениями высохших обряженных мертвых тел епископов и кардиналов из Коридора Священников катакомб капуцинов в Палермо, то Леонтина Фэншоу страшно испугается. Она подумает, что я погиб, станет звонить в полицию, вместе со своими подругами – дипломатками из Германии, Голландии и Австрии – будет искать меня по всем придорожным римским канавам, устроит переполох во всех больницах, спрашивая о пострадавших иностранцах.

Один раз, когда я поздно пришел домой, она рассказала мне, что в три часа ночи трижды позвала меня, когда я, согнувшись в три погибели, сидел на кухне и пил пиво. Несколько минут спустя она в своей голубой американской пижаме с картинками, изображающими медвежат, открыла дверь на кухню и, просунув голову, сказала: «Ты слышал, как я тебя звала? Я только хотела убедиться, что это ты». Леонтина Фэншоу и днем частенько бегала по квартире в оранжевой шуршащей синтетической сорочке, поправляя бахрому на ковре в гостиной, после того как я, задев ее ногой, пошел дальше. «Сколько раз я тебе говорила, что ты должен перешагивать через бахрому, – сказала Леонтина Фэншоу, – у меня во всем порядок». Однажды утром дверь ванной была приоткрыта, и я увидел, как она, сидя в ванне, задрала вверх ногу и кремом удаляла с нее волосы. Я тотчас же развернулся и на цыпочках, чтобы не смущать ее, прошел в свой кабинет.

Ее длинные, иногда накрашенные красным лаком ногти загибались, словно когти птицы! Сжав кулаки и закрыв глаза, она закричала однажды: «Я стала так холодна, так холодна!» Я тотчас же увидел сосульки, висевшие на слове «холодна». Через пару часов Леонтина Фэншоу пришила мне пуговицу на рубашку, заштопала дырку и произнесла: «Смотри, все это я делаю для тебя!»