Аркан Карив - Переводчик

Владение формой не приносит счастья, но оно оставляет надежду. Давай назначим свидание?

Пусть ты отправишься однажды с друзьями в путешествие по Востоку. Пусть вас застигнет в пустыне песчаная буря и вы найдете убежище в бедуинском лагере. Вам понадобится „далиль“ — проводник, и старейшина выделит вам молчаливого спокойного мужчину в самом расцвете сил с лицом, закрытым куфией по глаза. Вы будете долго бродить по пустынным горам. Выбившиеся из сил люди начнут роптать: „Куда он ведет нас! Он и сам не знает дороги!“ В какое-то мгновенье покажется, что бунт неминуем. Тогда проводник обернется и на чистейшем русском языке скажет: „Вам не о чем беспокоиться, друзья. Я прекрасно знаю свое дело!“ Ты вздрогнешь: „Мартын?..“ Я сорву с головы платок: „Любовь моя! Вот я!“»

Есть некий особенный смысл в том, что сочинение, которое вы только что прочитали, опубликовано именно на страницах «Дружбы народов».

Давно, на заре перестройки в нашем же журнале был напечатан роман Юрия Карабчиевского «Жизнь Александра Зильбера».

Совпадение фамилий двух разных героев отнюдь не случайно. Так же, впрочем, как и различие имен. Не буду долго темнить — автор «Жизни Александра Зильбера» и автор «Переводчика» связаны кровно. Когда-то они жили вместе — в Москве, в Коньково — и носили одну фамилию.

Отец и сын.

Отец — Юрий Карабчиевский. До перестройки более всего был известен как автор не то что смелой, а прямо-таки дерзкой по тем временам книги «Воскресение Маяковского», которая ходила сперва в виде «сам-», а позже и «тамиздата», и как участник знаменитого альманаха «Метрополь».

В перестройку Карабчиевского ринулись издавать. Первым делом, конечно, «Маяковского» (публикация наделала много шума), дальше — прозу (роман «Жизнь Александра Зильбера», повести «Тоска по Армении», «Незабвенный Мишуня»), стихи, эссэ… Стали выпускать— где-то около года Карабчиевский провел в Израиле. Встречался, выступал, «участвовал в литературной жизни». Вернулся грустный: «Мы там никому не нужны». Имелись в виду то ли русские писатели, то ли писатели вообще. Это было самое начало 90-х. В России, если кто помнит, судьба литературы выглядела тогда еще беспросветней…

Летом 1992-го года Юрий Карабчиевский добровольно ушел из жизни.

В отличие от отца, Аркан Карабчиевский в Россию не вернулся. Стал Арканом Каривом, израильтянином, пишущим по-русски.

Хотя в тексте об этом прямо не говорится, но отчество Мартына наверняка Александрович. Впрочем, Карабчиевский-старший в своем романе отчества героя тоже никак не обозначил — похоже, это у них семейное.

Два поколения Карабчиевских, два поколения Зильберов.

Разумеется, «Переводчик» — вещь абсолютно самостоятельная и самоценная. Но если читать его вслед за «Жизнью Александра Зильбера», перед нами развернется еще и другой сюжет — сюжет отцов и детей. Естественно (Зильберы!..), замешанный на национальном вопросе. Но не только на нем.

Впрочем, давайте по порядку.

Итак, два сочинения, две исповеди, написанные от лица писателей (неважно, что Мартын по роду занятий переводчик, он ведь сам признается, что пишет роман). Отличия — разительны.

Прежде всего — в самом характере прозы. Медленная, с великим множеством подробностей и нюансов, насыщенная бесконечной рефлексией манера Карабчиевского. И — артистичная, стремительная, исполненная иронии, бравады и чуть приправленная цинизмом манера Карива. Там, где Карабчиевский будет долго и настырно самокопаться, анализировать, объяснять — Карив чаще всего отшутится, отмахнется или возьмет да и забьет косячок.

(Для наглядности — кусочек, всего лишь кусочек из описания того, чем являлся пионерлагерь для героя «Жизни Александра Зильбера»: «Но вот я вижу не столовую вообще, не детей вообще, а себя того, в том именно лагере. Я еще шагаю в общем строю, но слышу уже приближающийся запах и чувствую, как к горлу подступают спазмы. Это пахнет еда, приготовленная для многих. Запах столовой — это символ моего одиночества, моей беззащитности». Это — Карабчиевский. Карив куда короче и лапидарнее: «Шли бы вы в жопу со своим пионерским лагерем!» Конец цитаты.)

Можно, конечно, все это объяснить различием писательских индивидуальностей и т. п. — каждый пишет, как он дышит. Но дело, я думаю, еще и в другом.

«1974–1975», — обозначил Карабчиевский годы написания своего романа. Нет, это я совсем не к тому, что его сочинение будто бы устарело, отнюдь! Просто хочу напомнить кое-что о характере того времени, которое, ясно же, не могло не сказаться на авторе и его сочинении.