Лора Белоиван - Чемоданный роман

— Он идиот, сын этот? — спросил муж.

— Да, — ответила я, — не успела тебе сказать.

Но поскольку Гриша состоял не только из глупости, невинности и мичманского кителя, я обязана сказать о нем несколько добрых слов. Например, он никогда не приходил с пустыми руками, а обязательно крал что-нибудь с корабля — стиральный порошок, лампочки, хозяйственное мыло, новенький диэлектрический коврик. В конце концов, человек не виноват в том, что жизнь сделала его мичманом, — думала я, с усилием привыкая к своей новой карме и всякий раз удивляясь, видя в дверном глазке человека в военно-морской форме. Время от времени из нашего с ним родного города звонила тетя Галя и спрашивала, как там Гришанька. Гришанька был нормально, и тетя Галя выносила мне незаслуженную благодарность.

Все кончилось почти уголовно. Когда это произошло, мне снова вспомнились кассеты, но я уже, кажется, говорила, что никогда о них и не забывала.

Как обычно, ничто не предвещало беды. Наоборот: в город В. пришел одноименный ледокол, вставший на причал аккурат под сопкой, на которой находилась наша улица. На этом ледоколе я провела не худший год своей жизни, поэтому с радостью откликнулась на призыв бывших коллег посетить ледокольную сауну и вообще поболтать — мы не виделись лет сто или даже больше. Бывшим коллегам я была очень рада, особенно Машке и Ласточкиной, с которой мы когда-то пели на камбузе романсы, стараясь не бояться мертвого шанхайского консула.

Договорились так: сперва собираемся у меня, я хвастаюсь квартирой (поскольку первая из всех обзавелась в чужом городе В. собственным жильем), потом мы все вместе идем париться в сауне и плавать в ледокольном бассейне, а потом опять возвращаемся ко мне — пить шампанское. В тот момент, когда я живописно рассказывала катавшимся по паласу подружкам про свою карму в лице девственного мичмана, в дверь позвонили, и вскоре перед собранием предстал сам герой. В руках у него был прозрачный пакет, на дне которого валялись хозяйственное мыло и две свеклы.

Конечно, мне надо было настоять, чтобы все посторонние освободили квартиру. То есть сказать Гришане, что сейчас мы уходим и так далее. Но, во-первых, Гришаня уже давно не был посторонним, поэтому выпереть его на том основании, что меня не будет дома, я не могла. А во-вторых, насильно уволочь с собой Светку Савелову, пожелавшую вдруг остаться и смотреть по телевизору «Семнадцать мгновений весны», я не смогла чисто физически, хоть и пыталась. Точно так же я не смогла ее уволочь однажды на рейдовый катер в Гонконге, и мы опоздали на пароход, потому что нажравшаяся в хлам Савелова непременно желала охмурить красивого старпома с австралийского сухогруза, и хотя старпом был явно голубой, Светку этот факт почему-то совершенно не смущал, а вроде даже наоборот — воодушевлял. В итоге голубой австралийский старпом бежал через кухонную дверь рыбного ресторанчика, а мы с этой кретинкой ночевали на Блэк-пире, благо не было дождя. В общем, Савелова осталась, но я была почти спокойная: нажраться ей было нечем, потому что шампанское мы собирались купить только на обратном пути. И когда мы почти тем же саунным составом вернулись через пять часов с шампанским (почему-то мы все тогда только шампанское и употребляли — если не считать дьютифришных джинов), то обнаружили, что пить нам его будет не из чего.

Весь пол моей квартиры — той самой, что мне удалось выменять из пригорода, — был усыпан ровным слоем битого стекла. С потолка свисал клок абажура. В аквариуме плавал горшок с традесканцией. Сорванная с кухонного окна (ох уж мне эти окна!) штора застилала стол. За столом сидела синяя лицом Савелова и судорожно дергала подбородком. При ближайшем рассмотрении фингал у нее оказался только на левом профиле, правый же оставался неповрежденным, лишь косметика по нему растеклась.

Гришани в квартире не было. Все указывало на то, что мичман, попытавшись обесчестить Савелову, жестоко избил ее флотскими ботинками и скрылся от правосудия.

— Он тебя ботинками бил? — спросила Ласточкина. Это, между прочим, был мой вопрос.

— Утюгом, — не сразу, но ответила Савелова.

Как я не заметила утюг, понятия не имею: хоть и был он разбит вдребезги, но узнать его все равно было можно — он лежал кверху пузом на моем изрядно истоптанном брачном ложе. Шнура при утюге не наблюдалось. Шнур я нашла возле балкона.

Потом я долго уговаривала Савелову не писать никаких заявлений. Савелова сперва молчала, пристально глядя на раздавленную свеклу, но в итоге все же кивнула. В конце концов все живы, и даже девичью честь, как выяснилось, ни у кого не отняли. А морда заживет. «Ты понимаешь, Савелова, что я тете Гале ничего сказать не смогу?» Вот после этого вопроса Савелова почему-то и кивнула. Потом мы все, кроме пострадавшей, приводили мое жилье в пристойный вид. Девчонки заметали следы побоища и обещали мне прямо завтра натырить с ледокола тарелок и стаканов. Пострадавшая сидела, приложив к морде холодное дно убитого утюга.