Олег Суворинов - Петербург-Ад-Петербург

В комнате окно было занавешено плотной тканью, отчего в ней царил полумрак. В непроветриваемом помещении был спертый, несвежий воздух, которым трудно дышать. На потолке пестрели огромные желтые разводы. Слева от двери, прислонившись к стене, на корточках, опустив голову вниз, сидел юноша. Насколько я мог разглядеть, одет он был прилично. В дальнем левом углу комнаты, на матрасе сидела молоденькая, по пояс обнаженная девушка со слабо развитыми женскими формами. По-видимому, это и была Маша. Напротив неё, в противоположном углу, поджав ноги, лежал какой-то человек. Я, сразу поняв, что это был Родин, направился к нему. Подойдя, я опустился на матрас рядом с ним. Теперь во мраке можно было разглядеть его лицо. Оно было сине-желтого цвета от вчерашних побоев, отек с глаз немного спал. Родин лежал, не шевелясь, только изредка открывая и закрывая глаза. Возле него валялся шприц и жгут.

— Маша — это ты? Правильно я понимаю? — полушепотом спросил я девушку в углу.

— Да, — протянула она и улыбнулась, — хочешь травки?

— Нет, — ответил я, — не хочу. А что с ним? — спросил я, указывая на Родина.

— Ширнулся он, ты что, не видишь?

— А когда это пройдет?

— Он тебе сильно нужен, да?

— До смерти.

— Тогда подожди часика полтора, пока его отпустит, — усмехнулась она. — Ты будешь вмазываться?

— Нет, я потом. Сейчас не хочу, — ответил я. Волнение и даже страх стали закрадываться ко мне в душу. От этого мерзкого места мне становилось жутко и вновь затошнило, как утром в кафе.

Помолчали.

— Ты, по-моему, здесь первый раз. Я что-то тебя не помню, — неожиданно сказала Маша.

— Да, я не был здесь раньше. Я к другу зашел, — указал я на Родина.

— Родя твой друг?

— Да, — говорю, — мы недавно познакомились. А ты что, всех здесь знаешь?

— Конечно, я здесь живу. Я Рае помогаю. У меня проблемы с родителями. Они суки, понимаешь?

— Нет, не понимаю, — потрясенный ее словами, ответил я.

— А-а, это не важно, — протянула Маша.

Я повернулся к Родину и, тряся его за колени, сказал:

— Э-э-э, ты меня слышишь?

Он немного приоткрыл глаза, что-то пробубнил себе под нос и снова погрузился в забытье.

— Бесполезно, — ввинтила Маша, — ему не до тебя. Подожди часок и все будет в порядке. Хочешь трахнуть меня? — беззастенчиво поинтересовалась она. От ее вопроса сердце мое упало в пятки. — Пятьсот рублей, — добавила она, — пока друга ждешь. Презервативы у меня есть.

Более находиться в этом адском месте у меня не было сил. Ждать этого мерзавца Родина полтора часа до тех пор, пока его отпустит, я посчитал для себя более, чем унизительным. Решено было немедленно бежать прочь из проклятого вертепа. А там будь, что будет!

— Нет, — пытаясь отреагировать спокойно на ее непристойное предложение, сказал я, — я сейчас ухожу, но ты, если тебе не сложно, передай этому, — я кивнул в сторону Родина, — когда он очнется, что приходил Герман Гарин и сказал, что как только он (Родин) попадется ему на глаза, пусть пеняет на себя. Я убью его, — резко добавил я, вставая с матраса. Сидевший в углу на корточках человек поднял на меня свой мутный взор. Маша немного придвинулась в угол.

Я продолжал:

— Знаешь что, Маша, а есть у тебя бумага и ручка? Я хочу ему свой новый номер телефона оставить.

— Диктуй, я на мобильный запишу. — Она под мою диктовку записала номер.

— Вот спасибо тебе, Маша, — сказал я, улыбнувшись, после чего окинул взглядом валявшегося на полу Родина. Злоба поднималась у меня внутри, но трогать его в таком состоянии и пытаться ему что-либо разъяснять было бессмысленно.

Недолго думая, я вылетел из комнаты в коридор, где мне навстречу вышла Рая. Она хотела что-то сказать, но я поспешил опередить её:

— Рая, я тут подумал и решил, что сейчас не буду, а Роде и так уже хорошо. Я потом с ним встречусь.

— Дело твое, — тихо выговорила женщина, испытующе глядя на меня.

— Ну, я пойду, — сказал я и ушел прочь из этого скверного места. Пройдя грязные глухие дворы, снова бросив взгляд на деда, все еще сидевшего возле гнилого сарая, я вышел на дорогу, поймал такси и помчался домой к Ивану Тимофеевичу. Тревожное чувство росло во мне, достигая исполинских размеров.

Старик Иван Тимофеевич стоял под козырьком подъезда с мокрым соседским псом на поводке. Пес взглянул на меня грустными глазами, а потом уткнулся мордой в левую штанину Ивана Тимофеевича. Лицо старика казалось мне еще более спокойным, чем с утра, но в то же время на нем все более отпечатывался странный суровый оттенок. Морщины его стали вдруг глубже, глаза потускнели и провалились в глазницы. Словом, лицо, выражающее полное спокойствие, говорило и о неком болезненном состоянии, которое нельзя было не заметить.