Роберт Кормер: Среди ночи

Дэнни ожидал, что отец продолжит говорить, но тот дал знак матери, чтобы та налила ему кофе. Мать прятала глаза как от Дэнни, так и от отца. Она была сосредоточена на кофе, выливающемся из кофеварки, будто это был самый важный химический эксперимент в ее жизни.

Дэнни глубоко вздохнул и задержал дыхание. В этом году на сей раз, уже все было по-другому.

— Значит, начинается снова, — сказал он.

Отец улыбнулся, но эта улыбка несла в себе нечто самое мрачное из того, что Дэнни уже видел. Это даже была не улыбка, а просто перемена в мимике.

— Снова, — сказал отец, тяжело кивнув, будто его голова была слишком тяжела для его плеч.

— В этом году нам надо отказаться от телефона, — сказала мать, продолжая возиться с кофе. — Или, по крайней мере, поменять номер на тот, который не внесен в список, который появится в книге, изданной лишь в следующем году.

Отец посмотрел на мать. Дэнни знал этот взгляд, знал, что это означает: «Мы не откажемся от телефона».

— Особенно в этом году, — сказала она, обернувшись и встретившись с ним глазами.

— В следующем году, Нина.

— Нет, сейчас, — ее лицо определено стало мрачным, и Дэнни это заметил, потому что его мать обычно быстро соглашалась с отцом, всегда стараясь загладить разногласия.

Он испытывал крайне неприятное чувство, наблюдая родителей, когда между ними возникали разногласия. Он почти не помнил таких моментов, когда они о чем-либо спорили. Даже, если их спор нарушал всеобщее молчание. Хотя именно молчание этим утром было хуже, чем крики или скандал.

Она закрыла краник кофеварки.

— Так или иначе, мы почти не пользуемся телефоном. Сколько у нас здесь знакомых? А кто еще другой может нам позвонить?

«Другой» — ужасное слово, подчеркивающее звонок этой ночи.

И отец сказал:

— У нас есть телефон. И мы никуда больше не переезжаем. Мы обосновались здесь, что хорошо, и мы остаемся, — он посмотрел на мать, а затем на Дэнни, а затем снова на мать. — Все остается на своих местах.

В этих словах была смелость, за которую Дэнни еще больше стал уважать отца, и ему захотелось как-нибудь это поприветствовать. Но спустя момент он сжал губы. Его начали беспокоить мысли обо всех предстоящих ночах и телефонных звонках — обо всем, что за этим должно было последовать.

Он продолжал об этом думать, следуя погожим солнечным утром на автобусную остановку. Его интриговали письма, которые его отец прочитывал и тут же сжигал или рвал на мелкие кусочки, которые бросал в унитаз, затем сливал воду, репортеры, которые ломились в дверь их дома, газеты с именем его отца в заголовках и его фотография под ними, на которой он изображен еще подростком, размытое лицо его отца на экране телевизора. Не всегда, конечно, и не каждый год. Но в этот год — особенно. С того самого момента прошло двадцать пять лет.

Придя на автобусную остановку, он угрюмо смотрел на детей, ожидающих автобус. Каждый день начинать так, ему казалось унизительным — быть единственным старшеклассником в жилом квартале, когда другие дети, ожидающие этот автобус, учились в начальных классах, самые старшие из них были шестиклассниками. Это был единственный автобус, подбирающий школьников, которые не значились в списках или жили в стороне от маршрутов, приписанных к конкретным школам.

«Эй, Дэнни, когда, наконец, у тебя появится машина, и ты будешь отвозить нас в школу?» — каждый день он слышал это от Дракулы, которому он как-то признался, что отец не позволяет ему получить права, пока ему не стукнет семнадцать. «Слишком много чокнутых подростков каждый день садятся за руль», — как-то сказал ему отец. Дэнни искал подходящую подработку, чтобы иметь деньги на получение прав, чтобы они, наконец, у него были. Но опять по ночам стал звонить телефон, и это означало, что ситуация усложняется.

«Эй, Дэнни, права у тебя могут появиться раньше, чем машина. Ведь так?» — настаивал Дракула.

Дэнни не обращал на него внимания, как и на остальных детей, ожидающих этот автобус.

Каждый раз дети на остановке вели себя шумно, могли подраться и все время портили воздух неприличными словами. И, как обычно, двое из них начали драться — на сей раз Франкенштейн и Человек-Волк. Каждому из них он давал какое-нибудь имя или прозвище, как правило, из кинофильмов про монстров — даже маленькому третьекласснику, который всегда крутился вокруг других. Дэнни назвал его Сыном Франкенштейна, потому что тот в любой момент мог также оказаться посреди потасовки.