Мария Свешникова - М7

― Я знаю, что подонок. Просто прошу тебя ― помоги мне все исправить. ― Глаза Ильдара наполнились слезами.

Все девушки скучают по своим отцам, даже если никогда их не видели, не знали или даже ненавидели. Стоит иногда увидеть мужчину бальзаковского возраста, еще без залысин, слегка седого, с отросшими волосами (как будто их забыли вовремя состричь, и те теперь ждут свободного дня), глубокими мимическими морщинами, но еще подтянутым лицом, острыми подбородком и скулами, очками с невидимой оправой и легкими дужками. Когда задумывается о чем-то, соединяет пальцы обеих рук в замок, а потом выворачивает их до хруста, потягиваясь и зевая. И тихо, спокойно, ровно и интересно говорит. Сморщенный лоб, всегда поднятые брови ― не от удивления, а от эмоций и сказанного. Плохо выглаженная голубая рубашка, серый вязаный свитер, с растянутым воротником, пиджак, который велик, он висел в шкафу лет десять, последний раз он надевал его на защиту докторской диссертации. Везде следы ума, небрежности и, естественно, одиночества. Ведь одиночество ― главный спутник ума.

Кати скучала по отцу, которого у нее никогда не было. Иногда она встречала в читальном зале Ленинской библиотеки у входа в профессорский зал № 1, куда ее, недоучку, естественно, не пускали, подходящих под этот образ мужчин. Как же ей хотелось прижаться к колючему свитеру и просто заплакать. А он, Мужчина-Отец, гладил бы ее по волосам, не как злой или нелепый соблазнитель, а участливо и бескорыстно. Она бы поцеловала его в лоб с глубокими морщинами и причастилась бы этой мудрости и спокойствия, почувствовала, что ее женская, как будто детская боль, и его тоже. В ней его кровь, его слезы, его морщины. А потом содрогнулась бы от круговорота этой боли ― как люди страдают от людей и за людей.

Кати похоронила своего отца еще при жизни. Это случилось, когда ей было пять лет, именно тогда отец ушел от матери и несколько лет не появлялся, может, он, конечно, и присылал подарки на день рождения, но мать не передавала, может, он и звонил, но ей никогда не давали телефонную трубку. Может быть, а может и не быть. Тогда она приняла сознательное решение похоронить его в собственных мыслях ― она представила себе панихиду, скопировав антураж действия из сериала «Моя вторая мама» (было самое начало девяностых, и в дневное время больше ничего не показывали), проплакалась, попрощалась с ним. На занятиях в хореографической школе на вопросы об отце 23 февраля она спокойным голосом ответила, что его больше нет, приняла соболезнования. А мать, услышав третьи за вечер соболезнования в телефонной трубке, не стала отрицать факт трагической гибели в одной из типичных зимних аварий на трассе М7.

Мы ненавидим лишь тех, кого когда-то любили. Есть ненависть-презрение. Это презрение. Есть ненависть-обида, ненависть-боль ― это не ненависть, это любовь.

Еще этим утром Кати видела в Ильдаре идеального отца, пусть даже чужого. Она его никогда не любила. Но теперь всем сердцем ненавидела.

― Лучше бы Лета сделала аборт! Ты сам понимаешь, что ты сделал со своей дочерью? Ты думаешь, даже если случится чудо и Николай будет с ней, ты сможешь спокойно жить? А если сможешь ― ты еще больший подонок.

― Я просто прошу тебя, помоги мне... ― просил Ильдар.

― Помочь тебе ― да никогда в жизни. Я хочу, чтобы ты горел в аду, лицемерный козел. Но я сделаю это ради твоей дочери. Пусть я ее не знаю. Пусть она коварно хотела разрушить мой брак. С твоей подачи. Она ― жертва твоей халатности. Дети всегда расплачиваются за ошибки родителей. Но тебе плевать... Тебе плевать на Сабину... Ты спасаешь свою душу... Грязную никчемную душонку...

Ильдар терпел все оскорбления Кати. Он знал, что заслужил их. Хотя несколько раз ему и хотелось ее ударить. Никто не позволял себе так с ним разговаривать.

― Сколько ты хочешь? Просто назови сумму и уходи! ― не выдержал Ильдар.

― Я хочу, чтобы ты заплатил за все, что ты сделал! И чтобы твоя дочь была свободна! Мне не нужно от тебя ни копейки. Чтоб ты в аду горел!

Кати вышла на Николоямскую улицу и присела на корточки. Ей хотелось выть и плакать. Но она впервые в жизни была безмолвно благодарна Богу за то, что тот ее уберег от «отцовской любви». Пусть равнодушие ― но только не такая любовь. Не быть марионеткой в руках бездушного сучьего потроха.

А Ильдар даже не осознавал того, что сотворил с собственной дочерью. Он просто откупался, как сейчас. Он думал, что заплатит и все сойдет ему с рук.