Е. Бирман - Эмма

Так вот Наполеон воспроизвел перед камерой разученный при моей режиссуре весьма рискованный с точки зрения хорошего тона (признаю это) спектакль: он сначала выпятил грудь и раздул щеки, изображая дюжего русского солдата, выводящего из немецкого концлагеря исхудавшую еврейскую женщину, кричащую: «Оставьте меня! Здесь мой дом. Это моя земля! Я прожила тут целых два года! Здесь регулярно топят и делают дезинфекцию!» Суровый русский солдат, представляемый Наполеоном, пускал скупую мужскую слезу. Наполеон был великолепен в этом кощунственном спектакле, который я никогда не предполагал увидеть вынесенным на публику. Надо сказать, что пусть гораздо меньше времени, но телевидение все же показывало и других поселенцев, как правило, из тех, что понесли там, в Газе, тяжелые личные потери. Они смотрели на происходящее молча, с прямыми спинами, с тем спокойным достоинством, которое так подкупает меня, чем дальше, тем больше во всей этой затее с собственной страной и государством. Эти, получив приказ об отступлении, выполнили его, скрыв эмоции от телекамер.

Но и этим не кончилось. Наполеон, почувствовав, что захватил внимание телевизионщиков, сменил декорации. Теперь он уже изображал совсем недавние события — депортацию детей иностранных рабочих. Вернее, мою интерпретацию событий. Очень похоже изобразив министра и, произнеся его знаменитую фразу: «Этих деток на родине ждут не дождутся их бабушки и дедушки», — он теперь согнулся в три погибели, изображая корреспондентку с микрофоном, наклонившуюся над ребенком.

— Правда, ты привык к своей учительнице? — спрашивал он плаксивым голосом, и сам же себе согласно кивал в ответ и на этот вопрос, и на следующие.

— Ты очень любишь ее? Тебе тяжело было бы, если бы тебя перевели в другой класс, где совсем незнакомые детки? — Наполеон-дитя все больше огорчался.

— А ты знаешь, что решили твои родители вчера на вечернем совещании в салоне у телевизора?

Наполеон-ребенок отрицательно покачал головой, а Наполеон-журналистка залился «слезами», быстро, как я его учил, лизнув палец и нанеся влажные следы на щеки.

— Они решили переехать всей семьей из Петах-Тиквы в Ришон ле-Цион.

Наполеон не по-детски заломил руки.

— Я надеюсь, тебе хотя бы дадут возможность попрощаться с Фелисите, с которой ты целый год сидел за одной партой.

— Бат зона! (Сукин сын в женском роде — ивр.) — отреагировал Наполеон. — Украла у меня линейку.

Он выпрямился, выдержал долгую паузу, глядя прямо в камеру.

— Как печально, — заключил он свой спектакль замечанием, идеально воспроизводившим глубокий грудной голубиный голос телеведущей.

На этом ролик заканчивался. Эмма попросила показать его ей еще раз, но потом передумала, и сказала, что посмотрит сама дома, а теперь ей пора возвращаться на работу. Она уже расслабилась и смеялась, и хотя этим и ограничилась наша первая встреча в приготовленной мною любовной западне, у меня было ощущение, что отступив, я все же не допустил разгрома своих позиций. Я остался дома и написал рассказ «Между июлем и августом», который послал ей вечером по электронной почте, и в котором после серии отвлекающих маневров в самой последней фразе я перешел в наступление, намекая, как желанна и дорога мне ее любовь, как мечтаю я о тихой семейной жизни с ней, с моей несравненной Эммой.

Все было очень устойчиво. Люди были похожи друг на друга как две капли воды. Неумные головы были набиты таким громадным количеством штампованных правильных мыслей, что от умных голов их было не отличить. И действовали все люди похожим образом. Расскажут в теленовостях, что муж убил жену и покончил с собой, и вот уже неделя за неделей — мужья убивали жен и кончали с собой. Потом происходил мини-переворот: один какой-нибудь убивал жену, но с собой не кончал, и заводилась новая шарманка — следом семь мужей убивали жен и все оставались в живых.

Телевизор. Новости. Телеведущая. Очень приятная. И на другом канале — другая ведущая, но тоже приятная. И на третьем — очень приятная. Одна телеведущая расскажет что-нибудь такое про мужа и жену и грустно головой покачает, и вторая покачает, и третья — обязательно покачает и скажет: «Как грустно».

Также манера по телевизору говорить о покойных была окована устойчивой традицией. Обязательно нужно было сказать в камеру: «Он всем помогал». Убивал муж жену и неважно, покончил он с собой или остался в живых, о жене говорили, что она любила всем помогать. И знавшие мужа сотрудники, рассказывали: «Хоть и убил жену, но любил помогать. На работе никогда кофе или чай не готовил только для себя одного, всегда спрашивал, кому еще принести. И не из вежливости только спрашивал, а на самом деле приносил, кому чай, кому кофе в бумажных стаканах. Справлялся у каждого, сколько сахара класть». Про кофе и сахар сотрудники могли бы еще и не упомянуть, но обязательно сказали бы: «Жену убил, но всем помогал».