Роберт Кормер - Наше падение

Что на самом деле ошеломило Бадди, так это то, что Ади знала о той женщине все. Он был шокирован настолько, что он не мог вспомнить позже, ответил ли отец на вопрос Ади или также был шокирован ее словами, повисшими в сознании Бадди позже — такими, как стирка или глажка белья, уборка или готовка, но хлестающими как кнут, и повторяющимися как эхо: «К той женщине…» К какой еще женщине?

— Смотрите, дети, мне жаль. Мне бы не хотелось, чтобы вы об этом узнали так, вот, вдруг. Это был не лучший способ вам об этом сообщить, — его глаза приклеились к тарелке, чтобы не встречаться глазами ни с кем из них. — Да, женщина. Я ухожу не к ней. Это не входило в мои планы. Так уж получилось.

Бадди осторожно взглянул на мать: «Как она это терпит?» Она сидела неподвижно, будто замерла перед фотообъективом. Ее руки ухватились за край стола. К еде она не прикоснулась. Она не смотрела ни на отца, ни на Ади, ни на него. Ее глаза были сфокусированы на чем-то невидимом, в далекой пустоте, будто в экстазе, на сцене… но она сама, ее тело существовало. Оно было тут — не где-то там, оно не отсутствовало, не исчезло, какими бы ужасными и не выносимыми не были б те слова.

— Бадди, Ади, я люблю вас обоих, — продолжал отец. — И вы оба это знаете. Мне не нужно об этом говорить. Но все равно я это говорю. И то, что произошло между матерью и мной никак вас не касается, и не меняет моего отношения к вам.

Позже, конечно, Ади ответила на его доводы, опровергнув их все.

— Ты слышал, что он сказал, и как он это сказал? — изображала она отцовскую мимику. — «Мы с матерью решили…» — а затем фыркая: — Он решил, а мама ничего не решала. Он хочет уйти к той женщине и уходит, неважно, что мама об этом думает, и что мы, — и она снова стала его передразнивать: — …и то, что произошло между матерью и мной никак вас не касается, и не меняет моего отношения к вам, — и рухнув на кровать: — Дерьмо собачье. И что, он думает, можно с этим сделать? И кто это будет делать? Кто-то другой? Кто из них двоих возьмется вывести нас в мир? Кто? И теперь, все так сразу: и то, что произошло, скажется на нас, изменит нашу жизнь.

Бадди все еще был не готов. Он чувствовал себя глупо, и не знал что сказать.

— Что это за женщина, Ади?

— Прежде всего, это не женщина. Она почти что девочка. Я о бом, что женщина — это мама. Это… ей где-то двадцать. Не знаю, как ее зовут, — она села на кровать, ее лицо покраснело, и на нем выплыла гримаса. — Ладно, мне ненавистна эта идея, но кажется, я ее знаю — эту женщину, девушку, неважно, потому что я слышала об этом, подслушала, как Ма и Па спорили однажды вечером. Все было похоже на то, что он перед ней пресмыкался. Это было в ванной. Мое ухо практически приклеилось к двери. Ее зовут Фэй — секретарша из его офиса. Помнишь, как все последние вечера он задерживался на работе? Вот, тогда все и началось, — она снова злостно передразнивала отца. — «Мы не думали, что так сильно полюбим друг друга…» Представляешь, сказать такое маме. Сказать, что он любит другую. Подонок… — в протест она повыдергивала вокруг себя простыню.

Позже мать постучала в дверь к нему в спальню.

— Извини, — сказала она, будто не была уверена в том, что в данный момент она была желанна.

— В этом нет твоей вины, мама, — сказал он, хотя прежде он и не задумывался, кто из них и в чем виноват.

— Мне также жаль о том, как он все это преподнес тебе и Ади. В этом была и моя вина. Я хотела быть с вами, когда он это скажет, и хотела от него это услышать, что с моей стороны было жестоко, но я при всем этом должна была присутствовать.

Бадди не знал, что и сказать. Ему хотелось говорить обо всем и обо всем спросить, но он промолчал. Он видел печальное лицо матери, на котором была не только печаль. Она была ошеломлена, в шоке, будто только что услышала о наступающем через десять минут конце света, когда не выживет никто. С болью во взгляде мать закатила глаза. Он от нее отвернулся.

— Смотри, Бадди, я пришла не с извинениями от отца. Я не знаю, что будет дальше, и не знаю, временно это или навсегда, когда он переболеет этим и переболеет ли вообще. Я даже не знаю, хочу ли, чтобы он вернулся или нет, если он «переболеет». Господь, я не знаю ничего…

Он еще ни разу не слышал, чтобы мать произносила какие-нибудь ругательства. Она всегда была утонченной, элегантной, хладнокровной и аккуратной женщиной. Или, может, это было не ругательство. Может, «Господь» — это было началом молитвы.

— Он — отец, Бадди. Твой и Ади. И ты такой же его сын, как и мой. И не чей-нибудь еще. Я хочу, чтобы вы с Ади продолжали его любить…