Роберт Кормер: Восемь плюс один

Она закрыла глаза, и я встал. Солнце больше не отражалось от автомобильных стекол. Где-то включился еще один телевизор, и парад голосов заполнил звуком воздух. В это же время можно было слышать «мыльный» диалог от другого телевизора.

Я какое-то время ждал. Казалось, она спала, ее дыхание было безмятежным и регулярным. Я застегнул свою куртку. Внезапно она снова открыла глаза и посмотрела на меня. В них была все та же ясность, но они лишь смотрели и не узнавали меня, в них не было ни радости, ни удивления. В них была пустота. Я улыбнулся ей, но с ее стороны в ответ улыбки не последовало. Она издала непонятный звук, похожий на стон и отвернулась к стене, натянув на себя одеяло.

Я просчитал до двадцати пяти, а затем до пятидесяти, затем повторил это снова и снова. Я громко кашлянул, проверяя ее реакцию. Она не двигалась, не отвечала. Мне хотелось сказать: «Нана, это — я», — но промолчал. Или же нужно было сказать: «Мэг, это — я», — но подумал — зачем?

Наконец, я развернулся и ушел так же, как и пришел. Просто, ничего не сказав, вышел из комнаты и побрел по коридору, не глядя ни направо, ни налево. Меня уже не волновал тот бешеный старик, который мог протаранить меня, гоняя взад вперед на своем инвалидном кресле с мотором.

На Юго-Западной Магистрали я не смотрел на спидометр. На нем могло быть и семьдесят пять, и восемьдесят, и девяносто. Я выкрутил ручку громкости приемника до отказа. Металл, тяжелый рок — что-нибудь наполняющее воздух. Когда я вошел в дом, то в гостиной мать пылесосила ковер. Когда она выключила пылесос, то наступила оглушающая тишина. «Хорошо, как бабушка?» — спросила она.

Я сказал, что с ней все в порядке.

Я очень много говорил: о том, как замечательно Нана выглядит, и как она была счастлива, увидев меня и назвав Майком. Мне очень хотелось спросить ее: «Эй, мам, вы с папой на самом деле любите друг друга?» имея в виду: «Не нужно ли вам попросить друг у друга прощение?»

Но промолчал.

Вместо этого поднялся к себе наверх и взял электробритву, которую Энни подарила мне на Рождество.

Я стоял перед зеркалом и сбривал усы.

Для начала потребовалось не меньше двух часов, чтобы добраться от Бостона до Монумента. Это заняло вдвое больше обычного из-за аварии на подъезде к Конкорду, когда движение в три полосы превратилось в однополосное, образовав очередь из машин длиною в три мили, что напоминало гигантскую металлическую гусеницу, еле продвигающуюся фут за футом. Тем временем, моя голова начала раскалываться, глаза уподобились сырым луковицам, а в желудке закачалось озеро рвоты, в чем виноват был я сам. Меня ожидал обычный день вместе с Халли. Как и в любой другой четверг, я был осторожен, старался ни в чем не принимать участия и за день до того пораньше лег спать. Но именно перед этим у меня состоялась совсем не нужная мне встреча с Маклафлином. Спорить было бесполезно, и просить его о чем-либо также было впустую. Зная о моей личной жизни, он лишь кисло улыбнулся. Это привело меня к уединению и к жалости к себе, приведшей к нескольким рюмкам крепкого напитка в баре через дорогу от нашего офиса. Ко всему меня как никогда уязвила необходимость прибыть на встречу в Кембридж, которая стала для меня не более чем псевдо-интеллектуальным разговором. Вдобавок ликер — результат этого «псевдо», много обещаний и больше ничего, кроме ненужного шума, сожалений об ошибках прошлого и отчаяния. Так или иначе, я справился с утренним похмельем, осознавая, что Маклафлин видел мое состояние, когда я вяло и болезненно передвигался по офису. И я подумал: «Черт с тобой, Мак. Ты думаешь, что она меня сегодня не дождется. Вот, приму холодный душ, и сон долой. Халли меня дождется. Я обязательно приеду».

Вероятно, я приехал позже, чем обычно, но постарался сделать вид, что ничего не произошло. Халли аж запрыгала от восхищения, когда увидела, как еду по улице. Я сделал резкий разворот, зная, что, неодобрительно нахмурившись, Элисон наблюдает из окна налитыми кровью глазами. Краснота белков сама по себе была достаточно оскорбительной для ее прохладных серых новоанглийских глаз, а мое опоздание оскорблением ее приверженности к точности и пунктуальности (еще до нашей свадьбы она была школьным учителем и любила расписывать все по минутам, делая расписание на каждый следующий час). Как бы то ни было, я остановился у ее дома с визгом тормозов, и в порыве эмоций издал длинный и громкий гудок. Я всегда делал так, чтобы это походило на вызов, убивая на нет все, что у нас с нею было связано, будто умирающий, прячущий в ладони спасительную пилюлю, которая могла бы еще на час продлить его жизнь.