Эндрю Круми - Мистер Ми

Дня на два мы твердо уверовали, что хотим шторы с веселенькими желто-голубыми цветочками: мы почти влюбились в этот рисунок. Потом у нас снова возникли сомнения, и мы принялись их обсуждать посреди ночи; и снова подвергли образец суровому испытанию: Эллен и я по очереди держали его в разных положениях то перед старыми шторами, то перед незанавешенным окном, то где-нибудь в другом месте комнаты. И хотя шторы никогда не окажутся посередине стены или поверх кресла, мы считали, что их влияние скажется на каждой цветовой гамме, каждой безделушке, каждой детали столовой, подобно тому, как каждый крошечный кусочек массы Земли неумолимо подвергается притяжению дальней звезды. Так что один из нас держал образец в разных положениях, сам стараясь оставаться незаметным, как одетый в черное кукловод на черном фоне, другой же сидел и внимательно наблюдал за его действиями, взвешивая достоинства материи на своих гипотетических умственных весах; таким образом, в течение часа или двух наша жизнь без детей представлялась наполненной, счастливой и полезной и не была омрачена никакими сомнениями.

Об этом феномене я и вспомнил, разговаривая с Дональдом Макинтайром. Стоя в магазине, и я, и Эллен отлично знали, какую ткань мы в конце концов выберем, но не позволяли себе признаться, что наше первое впечатление справедливо и что все дальнейшее — просто игра памяти.

— У вас есть дети? — спросил Дональд с жестокостью, которой сам не сознавал. Я хотел сказать: да, трое или даже четверо, — но я не умею лгать, у меня не хватает на это воображения. Некоторые даже носят с собой фотографии чужих детей или, извинившись, уходят, чтобы якобы позвонить детям. Я же никогда не осмеливался переступить черту и пуститься на такой бесстьщный обман. Я обычно обманывал только самого себя.

После недели мучительных сомнений мы с Эллен решили купить шторы с большими цветами — те самые, что выбрали с первой же минуты, и когда новые шторы были повешены, мы сидели почти рядом на стульях и смотрели на окно, словно там показывали заумный иностранный фильм, в смысл которого можно было проникнуть только путем длительного и трудного умственного напряжения. Моментами нас посещали сомнения, но мы убеждали друг друга, что поступили правильно, и, когда легли в постель, обнялись и молча уснули.

Прошло несколько недель, и я полностью перестал замечать эти шторы. Они превратились в неосознаваемый фон, каковым, собственно, и должны являться, и только процесс выбора и принятия решения на недолгое время придал им значение. Когда этот процесс завершился, мы были вольны про них забыть. Иногда за обедом я показывал вилкой на окно и говорил: «Помнишь, как долго мы их выбирали?» — и мы смеялись, удивляясь, почему нам понадобилось столько времени, чтобы принять столь очевидное решение. Мы ведь все время, с самого начала, в глубине души знали, что нам суждено купить именно эту ткань. Мы стремились создать иллюзию рационального выбора. Теперь же нам не было нужды смотреть на шторы: они перешли из проблематического царства Узнавания в спокойные владения Памяти.

Дональд рассказывал мне про свою замечательную книгу. Мы с ним вместе учились в университете, я через него познакомился с Эллен, но с тех пор мы почти не виделись. Только иногда встречались на конференциях — последняя, прикинули мы, состоялась лет пятнадцать назад. Я пересказывал ему статью, которая, как мне казалось, должна была его заинтересовать, но все это время мое внимание было приковано к морщинам у него на шее, сделавшимся особенно заметными, когда он повернулся посмотреть на висящие на стене часы. К этому времени я уже уверился, что он выглядел так всегда, даже в молодости. Точно так же легко переосмыслить историю — до того нам хочется наложить на предполагаемое прошлое свой позднейший опыт. И тогда Великая французская революция происходит в обществе, объединяющем нацистский режим репрессий с римским упадком нравов, и все это вместе каким-то образом инициируется «Общественным договором» Руссо. И так же бессмысленно моя одержимая влюбленность в девушку, которая по годам годится мне в дочери, каким-то образом объясняется тем, что у меня не может быть детей.

Потом Эллен выдумала себе новое развлечение — заново отделать свободную комнату. Мы всегда предполагали, что здесь будет детская; даже теперь она уверяла меня, что, может быть, так и случится, поскольку наша вера в медицину была безвозвратно утеряна после вынесенного этой неточной наукой окончательного приговора. В той комнате стены были оклеены обоями, доставшимися от пожилой женщины, продавшей нам дом; когда мы туда въехали, во всех комнатах были столь же отвратительные обои. В течение нескольких месяцев мы систематически переклеивали обои, но после каждой комнаты энергии оставалось все меньше. И мы решили не трогать свободную комнату, пока Эллен не забеременеет. Со временем мы привыкли к мерзким обоям, и я даже перестал понимать, что в них нас так возмущало. Теперь же Эллен предложила отремонтировать комнату, чтобы в ней помещать гостей. Если наши обстоятельства изменятся, мягко сказала она, все можно будет переделать.