Стивен Кинг: Мистер Вкусняшка [=Мистер Вкусненький]

Кто-то из моих двойников, фигурировавших в ранних романах — наверное, Бен Мирз в « Салимовом уделе » — говорил, что не стоит рассказывать об историях, которые ты планируешь написать. «Всё равно, что в песок ими поп и сать» — так он считал. Однако иногда, особенно когда я чувствую прилив энтузиазма, мне крайне сложно следовать собственному совету. Так было с «Мистером Вкусняшкой».

Когда я вкратце обрисовал идею рассказа одному приятелю, он внимательно меня выслушал и покачал головой. «Стив, мне не кажется, что ты можешь что-то новое про СПИД написать». Он помолчал и добавил: «Особенно как натурал».

Нет. Нет и нет. И еще раз: нет .

Мне ненавистна сама мысль о том, что ты не можешь написать о чем-то, если сам это не пережил, и не только потому, что тем самым предполагается ограниченность человеческого воображения, которое в принципе безгранично. Получается, что и преодолеть рамки собственной идентичности невозможно. Я отказываюсь это принимать, поскольку такая мысль приводит к тому, что настоящие перемены для людей недостижимы, как недостижима и эмпатия. Однако всё свидетельствует об обратном. Всякое случается, и перемены тоже. Если смогли помириться англичане и ирландцы, стоит верить в то, что однажды и у евреев с палестинцами тоже получится. Думаю, все согласны с тем, что перемены возникают только в результате упорного труда, но мало упорно трудиться, нужно еще и очень активно использовать воображение. Каково это — на самом деле оказаться в шкуре того парня или этой девчонки?

И кстати, я никогда не собирался писать историю про СПИД или геев — это всего лишь оболочка для рассказа. Я хотел написать о могучей, животной движущей силе секса. Эта сила, как мне кажется, сама по себе превыше любой ориентации, особенно в молодости. В какой-то момент — в счастливую ночь или в проклятую, в хорошем месте или в плохом — желание даст о себе знать так, что его нельзя будет игнорировать. Предосторожности забыты напрочь. Здравый смысл отправлен к черту. Риск не имеет значения.

Вот об этом я хотел написать.

Дэйв Кэлхун помогал Ольге Глуховой возводить Эйфелеву башню. Они занимались этим уже шестое утро подряд, шестое раннее утро, в общем зале дома престарелых в Лэйквью. Они были там далеко не одни — старики встают рано. Огромный плоский экран в дальнем конце комнаты начинал нести обычную столь любезную обывателям чушь с канала Fox News в пять тридцать, и многие жильцы смотрели на него, раскрыв рты.

«Ага». — сказала Ольга — «Вот этот я искала». Она уложила кусочек балки в середину шедевра Густава Эйфеля, сделанного — как было сказано на задней стороне коробки — из металлолома.

Дэйв услышал постукивание трости позади себя и поприветствовал вновь прибывшего, не поворачивая головы. «Доброе утро, Олли. Ты рано сегодня». В молодости Дэйв ни за что бы не поверил, что можно опознать человека по звуку его трости, но в молодости он и не думал, что свои дни на этой планете он окончит в месте, где так много людей ими пользуется.

«И тебе доброго утра» — сказал Олли Франклин. — «И тебе, Ольга».

Она кратко взглянула на него, затем вернулась к своему паззлу — из тысячи фрагментов, как было написано на коробке. Большинство из них уже были на своих местах. «Чертовы балки. Они плывут передо мной каждый раз, как я закрываю глаза. Пойду-ка я покурю, разбужу свои легкие».

Вообще-то курение в Лэйквью было воспрещено, но Ольге и еще нескольким стойким оловянным солдатикам позволялось прошмыгнуть через кухню в разгрузочное помещение, где имелась жестянка для окурков. Она встала, покачнулась, выругалась не то по-русски, не то по-польски, удержала равновесие и зашаркала к выходу. Затем остановилась, оглянулась на Дэйва и нахмурилась. «Оставь мне чуть-чуть, Боб. Обещаешь?»

Он поднял руку с раскрытой ладонью. «Бог свидетель».

Удовлетворенная, она пошаркала дальше, роясь в кармане своего бесформенного платья в поисках сигарет и зажигалки.

Олли поднял брови. «С каких пор ты Боб?»

«Это её муж. Ты помнишь его. Приехал вместе с ней, умер два года назад».

«А. Точно. А сейчас она стала забывать об этом. Очень плохо».

Дэйв пожал плечами. «Ей осенью будет девяносто, если доживёт. Она имеет право что-то иногда перепутать. И погляди сюда». Он показал на пазл, занимавший весь карточный стол. «Большую часть она собрала сама. Я только помогал.»